Юрий Завадский (1894-1977) с 1940 года до конца жизни он руководил театром имени Моссовета.
Театр им. Моссовета шестидесятых годов это мощная труппа стариков: Плятт, Марецкая, Любовь Орлова. Впрочем, об этом я уже говорил в посте о Геннадии Бортникове (Любимчик Раневской).
Сегодня же поговорим об актрисе, которая попортила Завадскому много крови.
Как и он — ей.
Фаина Георгиевна Раневская, по ее афоризму, «переспала со всеми театрами».
Наиболее длительный роман сложился у актрисы с театром Моссовета. В этом романе было все: недолгая очарованность, смертельная обида, уход, возвращение, постоянные упреки, сожаление.
В театр к Завадскому Раневскую сосватала бывшая жена режиссера Ирина Вульф. В 1949 году Раневская переступает порог «Моссовета».
Надо сказать, это время для театра столь же малопродуктивно, как и для кино. Пьесы классического репертуара перемежаются бездарной стряпней на «современную» тематику Сурова, Вирты, Билль-Белоцерковского.
Вот именно в пьесе Анатолия Сурова «Рассвет над Москвой» дебютировала Раневская на сцене театра Моссовета. Она играла всю такую из себя правильную старуху Агриппину с говорящей фамилией Солнцева.
Хотя никаких поводов драматургия Сурова к тому не давала, Раневская сделала из сухой роли с трафаретными словами конфетку. Образ старухи ожил, будучи наполнен личностью актрисы.
Завадский не совсем понимал, как это расценивать. Как расценивать официозный спектакль с живой ролью? Время стояло такое, что все живое бралось на подозрение. Почему и заполонили театральные подмостки изначально мертвые пьесы Сурова.
А зритель встречал Раневскую аплодисментами. Особенно когда она говорила со сцены: «Мы-то с тобой, дорогой товарищ, прекрасно знаем, как все обстоит на самом деле!»
В итоге Завадский предупредил Раневскую: если в газетах появится хотя бы строчка, что Солнцева в твоей трактовке клевета на советскую женщину, снимаю с роли.
Завадский напрасно перестраховывался. «Рассвет над Москвой» получил Сталинскую премию второй степени.
Первый раунд с Завадским Раневская выиграла.
Второй раунд был тяжелее.
На кону стояла пьеса Билль — Белоцерковского «Шторм».
Раневская получила прославившую ее на всю театральную Москву роль Маньки-спекулянтки.
Билль – Белоцерковский человек был поприличнее Сурова, но как драматург недалеко от него ушел. Раневской снова пришлось делать роль самой.
Результат превзошел все ожидания. «Шторм» стал бенефисом Раневской.
При этом сам спектакль оставлял желать лучшего. Раневская только оттеняла убогую, в данном случае, режиссуру Завадского и невыигрышное положение его бывшей жены Веры Марецкой, играющей главную роль.
Наглый зритель ломился на «Шторм», чтобы посмотреть «Маньку». Нередко зал заполнялся только к сцене допроса спекулянтки, а после нее пустел.
Завадского это выбешивало.
Он убрал из «Шторма» роль Маньки, благо та убиралась без особого ущерба для действия.
А Фаина Георгиевна вынуждена была театр покинуть.
Вот что она рассказывала:
«Уход из Театра имени Моссовета в первую очередь был вызван напряженными отношениями с самим Завадским и его ведущей актрисой, его «примой» Верой Марецкой. Они не могли спокойно взирать на ту популярность, которой пользовалась я, и не желали работать вместе со столь «неудобной особой».
Все произошло интеллигентно, без скандалов и выноса сора из избы. Мы даже сохранили между собой видимость дружеских отношений. Просто Завадский несколько раз намекнул, что он не слишком удерживает меня и не станет возражать против моего перехода в другой театр»
Второй раунд актриса проиграла вчистую.
Через девять лет Завадский вновь пригласил Раневскую в театр Моссовета, на роль в инсценировке Достоевского «Дядюшкин сон».
И опять поступил с ней не совсем по человечески.
«Дядюшкин сон» с неба звезд не хватал. Нормальный спектакль, делающий регулярные сборы.
И тут театр Моссовета отправляют во Францию, где ярко вспыхнет звезда Геннадия Бортникова. Естественно, в репертуар нужно включить классику, поскольку советская проблематика французам непонятна.
«Дядюшкин сон» ехал в обязательном порядке. Но ведущая актриса Моссовета Вера Марецкая (ох, уж мне эти бывшие жены!) оказывалась в пролете. И тогда Завадский «попросил» Фаину Георгиевну, которую сам на роль пригласил, уступить «Дядюшкин сон» Вере Петровне.
Что при этом испытывала Раневская? Думаю, актриса устала от дрязг. Да и спектакль ей не очень нравился.
«Дядюшкин сон» Франция увидела в исполнении Марецкой.
Отношения Завадского с Раневской развивались по одной схеме: роль – успех – отобранная роль.
Почему же она не уходила?
Потому-что в других театрах было еще хуже. Завадский хоть что-то давал играть.
Пьесу «Странная мисс Сэвидж» Фаина Георгиевна нашла для себя. К чести Завадского, узнав, что репетиции пьесы вот-вот начнет другой театр, он мобилизовался, не позволив «Сэвидж» уплыть. Спектакль увидел свет с Раневской в главной роли.
Это был хит театрального сезона — новая визитная карточка «Моссовета»!
«Странную мисс Сэвидж» давали чуть ли не каждый день и под предлогом «У Фаиночки возраст, она устает» на роль мисс Сэвидж ввелась Любовь Орлова (Раневская сама устроила ей ввод в качестве подарка к дню рождения), а затем вездесущая Марецкая.
Причем, ввод последней рассорил Марецкую с Любовью Петровной навечно.
Самая знаменательная схватка Завадский VS Раневская случилась во время постановки новой редакции «Шторма».
Как я понимаю, Завадскому было необходимо сдать спектакль к пятидесятилетию Советской власти, а напрягаться не хотелось.
Новое звучание пьесе он все же придать пытался.
Вот что рассказывала Фаина Георгиевна:
«Завадский, очень довольный, объявил, что спектакль начнется вот так, как сегодня, — мы будем сидеть за столом, начнем читать пьесу и на глазах зрителей (известное всем новшество!) превратимся в своих персонажей. И тут же под знаменами и с метлами в руках все выйдем на коммунистический субботник — праздник свободного труда. И оркестр заиграет что-то возвышенное.
— А моя Манька? — спросила я.
— Что — Манька? — не понял Юрий Александрович.
— Моя Манька, что, тоже встанет под красное знамя?
— Ну конечно! Если хотите, мы дадим ей какой-нибудь лозунг!
Я не хотела. То есть хотела сказать, что большего бреда еще не видала, но Юрий Александрович тут же замахал руками:
— Бутафоры, дайте метлы и лопаты! Попробуем сегодня без музыки!
Наверное, во мне заговорил бес противоречия, но я не могла представить себе мою Маньку с метлой. Ходила по сцене и с удивлением разглядывала, чем занимаются здесь эти люди, да еще бесплатно. И ей-богу, чувствовала себя только Манькой.
— Фаина, что вы делаете? — вдруг услыхала я крик Завадского. — Вы топчете мой замысел!
— Шо вы говорите? — переспросила я в Манькином стиле.
— Замысел! Вы топчете мой замысел! — не унимался Завадский.
— То-то, люди добрые, мне все кажется, будто я вдряпалась в говно! — обратилась я к добровольцам коммунистического труда.
— Вон со сцены! — завопил Завадский.
Все замерли. Я выждала паузу, а паузу я держать, слава Богу, научилась, подошла поближе к рампе и ответила:
— Вон из искусства!
Инфаркта не было. Я ушла, репетиция продолжалась, а на следующий день в списке распределения ролей моей фамилии не было. Нет, мою роль Завадский никому не отдавал. Он поступил как истинный стратег: выбросил Маньку вообще из «Шторма» — она не соответствовала новому романтическому решению старой пьесы. И тут комар носа не подточит!»
Не надо думать, что Фаина Георгиевна терпела эскапады Завадского молча. Это было не в ее правилах.
История сохранила десяток нелицеприятных высказываний актрисы о режиссере.
«-Завадский опорочил меня перед потомками.
– Чем, Фаина Георгиевна?
– Он гениальная сволочь. Но потомки забудут, что сволочь, зато будут помнить, что гениальная. А если гений не дает роли Раневской, значит, Раневская говно».
«Актер сомневается, услышал ли Завадский то, что он сказал. Раневская обнадеживает:
– Не услышал. Завадский никогда не слышит, если говорят не о нем».
«С Завадским трудно. Если я молчу, он тут же воображает, что он прав. Если спорю – считает так вдвойне».
«Если пьеса удалась – Завадский гений. Если провалилась – актеры и публика дураки».
Однако, когда Завадский умер, Раневская сказала Геннадию Бортникову: «Осиротели. Тяжело было с ним, а без него будет совсем худо».
Итогом же станут следующие слова:
«Я знала его всю жизнь. Со времени, когда он только-только начинал, жизнь нас свела, и все время мы прошли рядом. И я грущу, тоскую о нем, мне жаль, что он ушел раньше меня. Я чувствую свою вину перед ним: ведь я так часто подшучивала над ним…»
