Сейчас на примере Петра Павленко (1899-1951) я вам объясню, почему денежные гранты в литературе от властей предержащих, — это плохо.
Нормальные писатели их все равно не получат. А ненормальные тем более.
Зато подсуетятся дельцы, вроде Петра Павленко.
Лабуда станет трендом, будет выдаваться за высший пилотаж, втюхиваться стотысячными тиражами, экранизироваться. Ну, не хочу я, чтобы опять пришло время Павленко, Егора Исаева или Шестинского со Стаднюком. Я даже Анатолия Иванова не хочу.
Павленко это как раз тип государственного писателя с охренительными тиражами, гонорарами, провозглашенный при жизни классиком.
Парадокс заключается в том, что в соавторах у него перебывали такие люди как Борис Пильняк, Сергей Эйзенштейн, Алексей Каплер (экранизация повести Павленко «Мститель») и Александр Галич (экранизация детской книжки Павленко «В степи»).
Это у человека, про которого Довлатов, в данном случае не без оснований, написал: «…любознательный Павленко ходил смотреть, как допрашивают Мандельштама».
С Пильняком Павленко сошелся, едва вступая на литературный путь. Бредящий, чего уж там, заграничными вояжами Пильняк с интересом отнесся к человеку, который работником советского полпредства побывал в Турции и Европе. И помог ему написать рассказ «Лорд Байрон».
Так Павленко дебютировал в литературе.
Дальше Павленко работал самостоятельно. К своим тридцати он много повидал. Реальный опыт позволил написать ряд этнографических книжек: «Азиатские рассказы», «Стамбул и Турция», «Путешествие в Туркменистан», «Анатолия».
На путь официального признания Павленко вступил романом о Парижской коммуне «Баррикады». С 1932 по 1935 книга выдержала пять изданий. Павленко не постеснялся также накатать поясняющую брошюру «Как я писал «Баррикады»
Но все это ни шло ни в какое сравнение с ажиотажем, которое вызвало следующее его произведение — фантастический сюр «На Востоке».
Созданный в 1936 году роман рассказывал, как Красная армия разбила империалистическую Японию, отчего в Японии, а также Китае и примкнувшей Корее произошла социалистическая революция.
Основной вклад в победу внес… Иосиф Виссарионович Сталин (кто бы сомневался). В разгар решающего боя он так внушительно выступил в Большом театре, что ход войны изменился. Под его «негромкий и душевный голос» воспрявшая авиация уничтожила главный штаб японцев в Токио.
Все это шапкозакидательство пришлось весьма ко двору.
За три года книга выдержала одиннадцать изданий, включая адаптированный пересказ для детей.
Между тем, Павленко стремился постигать жизнь и с реалистических сторон. Но от этого несло еще большим сюром и безнравственностью.
Вернемся к сообщению Довлатова: «…любознательный Павленко ходил смотреть, как допрашивают Мандельштама».
Впервые об этом заговорила вдова поэта:
«В своем одичании и падении писатели превосходят всех. Еще в 34 году до нас с Анной Андреевной (Ахматовой, — прим авт.) дошли рассказы писателя Павленко, как он из любопытства принял приглашение своего друга-следователя, который вел дело О. М., и присутствовал, спрятавшись не то в шкафу, не то между двойными дверями, на ночном допросе. …
Павленко рассказывал, что у Мандельштама во время допроса был жалкий и растерянный вид, брюки падали — он все за них хватался, отвечал невпопад — ни одного четкого и ясного ответа, порол чушь, волновался, вертелся, как карась на сковороде, и тому подобное…»
О подобном свидетельствовала и Эмма Гернштейн:
«Он (Мандельштам, — прим. авт.) стал мне рассказывать, как страшно было на Лубянке. Я запомнила только один эпизод, переданный мне Осипом с удивительной откровенностью: Меня поднимали куда-то на внутреннем лифте. Там стояло несколько человек. Я упал на пол. Бился… вдруг слышу над собой голос: — Мандельштам, Мандельштам, как вам не стыдно? — Я поднял голову. Это был Павленко»
Существует также официальный отзыв Павленко о стихах Мандельштама, с таким зачином:
«Я всегда считал, читая старые стихи Мандельштама, что он не поэт,
а версификатор, холодный, головной составитель рифмованных произведений. От этого чувства не могу отделаться и теперь, читая его последние стихи. Они в большинстве своем холодны, мертвы, в них нет даже того самого главного, что, на мой взгляд, делает поэзию — нет темперамента, нет веры в свою страну».
И финальный вывод:
«Если бы передо мною был поставлен вопрос — следует ли печатать эти стихи, — я ответил бы — нет, не следует».
Карьера Павленко набирала обороты. В 1939 он пришел в кинематограф.
Сначала, правда, Павленко допустил крупный просчет. Написанный им в стиле романа «На Восток» сценарий об Александре Невском «Русь» вызвал адский смех историков. Совместно с режиссером Сергеем Эйзенштейном Павленко его переделал.
Фильм «Александр Невский» ждала трудная судьба. Сначала картину помпезно на экран выпустили, после советско-германского пакта убрали, а в 1941 ее черед пришел опять. И Павленко получил за сценарий «Александра Невского» свою первую Сталинскую премию.
Войну, пожалуй, можно приписать в актив Павленко. Все-таки человек он был храбрый, по тылам не отсиживался, хотя мог и по возрасту, и по статусу.
В мае 1942 писатель оказался в самом пекле разгрома Крымского фронта. Павленко спасся проплыв Керченский пролив на автомобильной покрышке. Возможно, именно в этот момент и подхватил туберкулез.
После войны начинается сотрудничество Павленко с одиозным режиссером Михаилом Чиаурели. Вдвоем они создали самые яркие образцы «сталинианы», — фильмы «Клятва» и «Падение Берлина».
За каждый фильм Павленко получил по Сталинской премии. Еще одну «Сталинку» принес приторный роман «Счастье».
Павленко можно счесть удачливым. Во-первых, получая все писательские блага, он умудрился не особо замараться в погромных делах «мрачного семилетия», благо по состоянию здоровья жил вдалеке от писательских сборищ, в Ялте.
Во-вторых, успел умереть в 1951, не став жертвой низвержения, коему подвергся его подельник в воспевании Сталина Чиаурели.
Вот только…
Прочитав, вышедшие в 1955 году «Записные книжки» Павленко Юрий Олеша заносит в дневник:
«Я его никогда не любил. Дергающийся веком глаз, не артистическая душа, внешность. То начинал вместе с Пильняком, вернее, начинал с совместного романа с Пильняком, то вдруг такой прыжок в руководство, в «ведущие писатели». Писание пьес в сотрудничестве с Радзинским! Зазнался, жизнь не по душевному бюджету. Ялта, где он, видите ли, живет по требованиям здоровья! Подумаешь, как требовалось беречь Павленко, не уберегши Маяковского и еще многих! В Ялте живет, видите ли, беседуя с местными большими людьми, уча их, — живет в Ялте так, как кто-то остроумно выразился, как Чехов и Думбадзе в одном лице.
Писаний его почти не знаю. Сотрудничество с Чиаурели! Все это, разумеется, даже без намека на колдовство, искусство, магию. Успел побывать в Европе (Италия), в Америке.
Умер в роскошной квартире писателя-чиновника — почти одиноко, на руках районного врача, забывшего захватить с собой нитроглицерин, умер, как самый обыкновенный советский служащий, — он, который мог бы умереть, созвав всех врачей Ялты и Москвы! Причем умер не от чахотки, от которой лечился, а от сердца — скоропостижно!
Все это неправда! Не было там ни чахотки, ни Италии, ни литературы! Скороспелая карьера, опиравшаяся, с одной стороны, на то, что было схвачено у Пильняка, с другой — на наивность Горького. Колоссальное материальное благополучие, позорно колоссальное при очень маленьком даровании».
В случае Павленко поражает даже отсутствие какой-либо переоценки творчества. Умер и… все… Инфернально: нет писателя и книг его нет, хотя стоят тома на полках штабелями.
Когда в конце 90-ых я заинтересовался этой личностью (как соавтором Геловани) библиотекарша ВГИКа принесла мне нетронутый том с чистым формуляром. За сорок протекших лет эту книгу ни открыл ни один человек!
При том стояла она не в деревенской библиотеке…
Потому если ты, писатель, жаждешь денег Госдепа…
Крепко подумай!
