Почему все любили Фаину Раневскую, а не ее соперницу?
Серафима Бирман (1890-1976) ушла забытая всеми — и себялюбивыми коллегами по сцене, и родственниками, которые немудрённо сплавили старуху в сумасшедший дом.
С самого рождения Серафиму сопровождали слезы и музыка. Мать, рассмотрев новорожденную, разрыдалась — настолько страшненькой выглядела девочка. А вот отец нанял оркестр и устроил бал, проведя танец с дочерью на руках.
Семейка выпала Серафиме та еще и желание написать добрые слова об отце столкнулось у Бирман с хронической ненавистью к вранью. В результате из ее мемуаров встал образ требовательного к себе и другим неудачника.
Вот Бирман вспоминает, как озорно стянула из лавки галету, а папа погнал ее прочь с наказом: «Вот тебе грош, иди в лавку, низко поклонись лавочнице и скажи: «Простите меня, воровку, я украла у вас галету!». Домой девочка вернулась триумфаторшей: растроганная лавочница сыпанула ей конфет.
Вроде перед нами типичный рассказ воспитания, не упомяни Бирман, что лавочница при виде рыдающей девочки прослезилась и воскликнула: «Что за издевательство над ребенком?» То есть простосердечной лавочнице происходящее казалось за рамками, а тонко чувствующий штабс-капитан принимал слезинку ребенка за водицу.
Маму Серафима описывает с уважением, но правда есть правда. И выходит на свет ужас сплошной: «Детей воспитывала строго: сердилась, когда они простуживались, считала это их злонамеренной провинностью и, сделав жгут из мягкого полотенца, отшлепывала, прежде чем напоить хиной или малиной».
Мир проявлял к малышке враждебность. Нескладная, сутулая, с длинным носом Серафима была предметом постоянных нападок сверстников. У нее не нашлось друзей ни на улице, ни дома. Отдохновение приходило в мечтах, будто однажды все изменится. Как?
Нескладная девочка станет актрисой.
Надо сказать, я не совсем верю в сказку про гадкого утенка, ставшего лебедем. Часто наблюдал я ситуацию, когда недолюбленные решают получить порцию любви, выйдя на сцену или рифмуя. Лажа получается полная, ибо таланта нема, а нелюбовь, впитанная с детства выплескивается ядовито, заставляя несчастного подозревать окружающих в сговоре и блате. Что в тебя заложено, то ты и транслируешь. А как иначе?
Но у Бирман оказался в реале большой талант. Станиславский взял ее во МХАТ. Потом была работа в МХАТе-2, руководящая должность в Ленкоме, где Серафима поставила «Вассу Железнову» с собой в главной роли.
А потом рядом с ней образовалась тень.
Тень также имела нестандартную внешность; талант, способный на гротеск и трагедию; также играла «Вассу» (в другом театре). А еще вытянула в кино счастливый билет «Муля, не нервируй меня», считая его пустым фантиком.
Речь идет о всеобщей любимице Фаине Раневской. Бирман часто путали с Раневской, но Раневскую никогда не путали с Бирман, что собственно расставляет приоритеты зрителя.
Почему Раневская ушла в легенду, став фольклором, а про Бирман знают немногие?
Бирман не любила сниматься в кино; не терпела по своему актерскому складу импровизаций; трудно переваривала соленые слова и двусмысленные шутки, в коих Фаина просто купалась. Раневская выигрывала в хулиганском имидже. Являясь, по сути, трагической фигурой, она умела казаться своей в доску. Бирман же была слишком чопорна, способной закатить коллеге скандал за случайную улыбку на сцене. Ее захлестывала нетерпимость, о чем ниже.
Сниматься в кино, и заметно, Серафима начала раньше Фаины. В период 1925-1927 годов она блеснула в комедиях «Закройщик из Торжка», «Процесс о трех миллионах», «Девушка с коробкой».
А дальше в кино начался простой. Бирман признавалась:
«В кино меня приглашали в основном на роли комические. От многих я отказывалась. Я никогда не хотела и не хочу быть «фарсеркой», актрисой, вымогающей смех зрителей. Я хочу быть комедийной актрисой, хочу, чтобы роль, пусть самая эксцентричная, была бы глубоко человечной…»
Раневская могла подписаться под каждым словом из этого высказывания. Но у Бирман был свой театр, а Фаина хваталась за любой приработок. В результате получился не только феноменальный по народной любви образ в «Подкидыше», но и Роза Скороход в «Мечте».
В 1944 Бирман Раневскую обошла. Приступивший к съемкам эпопеи «Иван Грозный» Сергей Эйзенштейн лоббировал Фаину на роль Ефросиньи Старицкой, но Фаину снимать запретили. Так на площадке появилась Бирман.
Работать с Эйзенштейном, считающим актеров марионетками своего замысла, людям твердой театральной школы было трудно. Постоянные стычки на площадке имели с режиссером Михаил Кузнецов (Почему солдат из «Марьи-искусницы» был вынужден работать на Украине?) и Бирман. Кроме нежелания Эйзенштейна обсуждать психологическую глубь роли, Бирман бесило его амикошонство, привычка к сальным шуточкам и площадной ругани. В отместку Эйзенштейн бросил: «Вы не царица в парче, а стрекоза в целлофане». Ад кинопроизводства совсем не походил на театральный храм.
А роль получился знатная. Реальная заявка на бессмертие. Сталин лично внес Бирман в список кандидатур на Сталинскую премию, вычеркнув Людмилу Целиковскую.
Больше ничего приближающегося по трагедийной силе к тетке царя Ивана Бирман в кино не сыграла. Случилась неплохая комедийная роль в фильме «Обыкновенный человек», не более.
Уведенный из под носа бенефис в «Иване Грозном» Раневская не простила. Она не разговаривала с Бирман 20 лет, но в 1963 вернулась в театр имени Моссовета, где под руководством Завадского работали такие старики как Любовь Орлова, Вера Марецкая, Ростислав Плятт (Раневская VS. Завадский. Актриса против режиссера). Там же находилась и Бирман, которой играть почти не давали. Пришлось мириться.
Под Раневскую Завадский затеял спектакль «Дядюшкин сон». Фаина добилась, чтобы Серафиме тоже дали роль яркую, пусть и небольшую, мотивируя, что лучше никто не сыграет.
Положение Бирман в театре становилось все хуже. Если Фаина могла сглаживать свои острые углы чудаковатым юмором, то Серафима рубила правду-матку, как Жанна Дарк, готовая к костру.
Особо нетерпима оказалась Бирман в качестве педагога, высказывая молодым дарованиям нелицеприятные вещи. Серафима постоянно входила в состав экзаменационных комиссий и раз всю церемонию вручения дипломов просидела молча, а потом встала и объявила: «Вас ждут заводы!.. Вы слышите их гудки?!»
Про заводы это вообще любимая фраза у нее была.
Юрий Любимов вспоминал:
«Серафиму Германовну Бирман все боялись. Она была странная женщина, и хотя она обожала Станиславского, но я считаю, что дара педагога у нее не было. Она была очень диктаторски всегда властна по отношению к ученикам. Но это очень все субъективно, это довольно сложное занятие – педагогика. В общем, с ней у меня ничего не получилось. Я только и спасался на экзаменах, когда она ругала меня и говорила, что меня надо отчислить, а меня не отчисляли на экзаменах, а наоборот, ставили мне высший балл. Я даже получил две пятерки по мастерству, что очень странно, потому что Серафима Германовна им доказывала, что «он ничего не понимает, он выходит и все делает по-своему, я с ним работала, он совершенно не так должен все делать – как же так? Значит, он не усваивает программы!» Она была и против того, чтобы меня принимали. Потом уже, когда она приходила в Театр на Таганке смотреть спектакль, она всякие хорошие слова говорила мне. А там я ее боялся, как огня. Она на меня действовала, как удав на кролика. Я терял дар речи, был абсолютно зажатым – ничего не мог делать…»
Личная жизнь Бирман сложилась можно сказать хорошо и плохо одновременно. Хорошо: актриса вышла замуж раз и навсегда. Муж – писатель Александр Таланов, был моложе на 11 лет. Плохо: в 1969 Таланов умер, оставив Бирман трагически одинокой.
Из театра пришлось уйти без фанфар. Бирман стукнуло 80, всем надоела ворчливая старуха нещадно критикующая направо и налево, прикрываясь авторитетом Станиславского. А тут еще одна осталась…
Анатолий Адоскин вспоминал:
«Это было страшное одиночество. Она была жутко не приспособлена к жизни, и ее очень сторонились все. Ведь так тяжело быть утешителем, когда понимаешь, что человека нужно утешать все время… А ей это было необходимо! И ее стали избегать…»
Какое-то время за Серафимой ухаживала домработница Груша. Но и Груша умерла.
Родственники увезли актрису в Ленинград, где не в силах за ней присматривать, сдали в дурку.
Даже там, скооперировав соседей по палате, Серафима затеяла постановку «Синей птицы», мечтая показать эту работу Станиславскому, который в ее системе восприятия был еще жив.
Вечная память!