14 апреля застрелился Владимир Маяковский (1893-1930).
Я еще застал время, когда его, по выражению Пастернака, насаждали, как картошку. И начиналось это не со школьной скамьи, а с детсадовского возраста. Большинство получало к Маяковскому стойкий иммунитет и момент отрицания его наследия в перестроечные годы был попросту неизбежен. Ничего, время справедливо и Маяковский вновь стал объектом интереснейших литературоведческих штудий.
Вот только детские его стихи остались на прежнем уровне. Переписать их нельзя. Вдохнуть новое содержание тоже.
Патриарх Корней Чуковский сетовал:
«Читаю 5-ое издание Хрестоматии по детской литературе. Сколько принудительного ассортимента: например, родоначальником детской литературы считается по распоряжению начальства Маяковский. Я прочитал его вирши «Кем быть?» Все это написано левой ногой, и как неутомима была его левая нога! Какое глубокое неуважение к ребенку. Дело дошло до такого неряшества — о самолете —
В небеса, мотор, лети,
Чтоб взамен низин
Рядом птички пели.
Почему птички поют взамен низин? Разве низины поют? И потом, разве самолеты для того поднимаются ввысь, чтобы слушать пение птиц? И если бы даже нашелся такой летчик, что захотел бы взлететь в небеса, чтобы послушать птиц, их голос будет заглушен пропеллером. Между тем именно в низинах огромное большинство певчих птиц. И какая безграмотная фразеология. И как устарело! Этот фимиам рабочему, этот рассказ о постройке многоэтажного дома при помощи строительных лесов. Так как я люблю Маяковского, мне больно, что по распоряжению начальства навязывают детям самое плохое из всего, что он написал. Издательство «Просвещение» лучше бы назвать «Затемнение».
Детские книжки Маяковского делились для меня на две категории: неинтересные и неприятные.
Самыми тиражными детскими вещами поэта были «Кем быть?» да «Что такое хорошо, и что такое плохо». Оба стишка представляют собой набор неважных для ребенка рассуждений. Маяковский неуклюже взвалил на себя функцию детсадовского воспитателя. К чему ребенку эта дидактика? Он и без того знает, что надо умываться, не обижать маленьких, доктор — лечит, рабочий – строит и так далее. Связного сюжета ни в одном, ни в другом стишке нет, герои отсутствуют, а классные рифмы… холостой выстрел эти классные рифмы, не достигающие сердца ребенка.
Другое дело «История Власа – лентяя и лоботряса».
Попалась мне эта книжка лет в десять и начиналась история такой вот картинкой:
Здесь все было про меня настолько, что к названию журнала я непроизвольно добавлял слово «Советский». И чувствовал саднящее раздражение, словно Маяк выволок за ушко да к читателям мои слабости поздно ложиться и с трудом в школу вставать.
Но, главное, какое будущее прогнозировал для меня Владимир Владимирович. От него мороз по коже продирал.
Достиг ли Маяковский своей агитацией «Хорошо учись, а то сопьешься» цели? Нет, было просто неприятно, будто в лужу макнули. Нельзя с детьми так разговаривать. Когда Буш в «Максе и Морице» выворачивает героев наизнанку, это нормально, поскольку игровая эстетика главенствует. Но «История Власа – лентяя и лоботряса» голимая реальность, в буквальном воспроизводстве которой поэту отказал вкус.
И, кстати, сейчас, при взрослом прочтении вылезло, как это воспеватель рабочего труда Маяковский сетует –
Словом,
вырос этот Влас —
настоящий лоботряс.
Мал
настолько
знаний груз,
что не мог
попасть и в вуз.
Еле взяли,
между прочим,
на завод
чернорабочим.
Несостыковочка…
И еще вспомнилось.
Уроки у меня в отсутствии вечно занятых родителей проверяла бабушка, сама не пошедшая дальше таблицы умножения. И как-то я, прочитавший маяковскую «Песню-молнию», позвал ее проверяться стишками –
Иди
учиться рядышком,
безграмотная старь.
Пора,
товарищ бабушка,
садиться за букварь.
Слово «старь» было для меня сложно, я немудрено заменил его на «тварь». Получилось совсем по-хамски. О дальнейшем даже вспоминать не хочется.
Книжку «Сказка о Пете толстом ребенке, и о Симе, который тонкий» я решился прочитать до конца только взрослым. Прежде меня от нее физически воротило.
Возможно, это лучшее детское стихотворение Маяковского, но попробуйте объяснить сие склонному к полноте и любящему сладости ребенку.
Петя
взял
варенье в вазе,
прямо в вазу мордой лазит.
Грязен он, по-моему,
как ведро с помоями.
…
Дрянь и Петя
и родители:
общий вид их отвратителен.
Ясно
даже и ежу —
этот Петя
был буржуй.
Как хотите, а дискриминация. Или вы нормально отреагируете, если вашего пятилетнего (а по книге Пете именно столько) ребенка взрослый дядя обзовет «жирдяем» али «очкариком»?
Что же в детской литературе вообще о толстых речь не заводить? Да почему? «Три толстяка», «Робин Бобин Барабек», Незнайкин друг Пончик. Дело в чувстве такта — как это сказано. Сравнение пятилетнего сладкоежки с помойным ведром за гранью эстетики.
Но финал, который вряд ли сможет оценить неподготовленный ребенок, у Маяковского инфернален и выдает автора, увы, с головой.
Оголодавший Петя начинает жрать всё подряд, — конфеты, консервные банки, гири, железный шкаф. Ломается Пете на попытке скушать велосипед, — пополам, беднягу, разорвало.
И все, что Петя сожрал, а переварить не успел, падает от сего взрыва с неба к ногам октябрят:
Вслед за солью
с неба
градом
монпасье
с доставкой на дом.
Льет и сыплет,
к общей радости,
булки всякие
и сладости.
Смех средь маленького люда:
— Вот так чудо!
чудо-юдо!
Нет,
не чудо это, дети,
а — из лопнувшего Пети.
Все, что лопал Петя толстый,
рассыпается на версты.
Ливнем льет
и валит валом —
так беднягу разорвало.
Масса хлеба,
сласти масса —
и сосиски,
и колбасы!
Честно говоря, вот за Есениным мог подозревать, что конечная цель эксперимента Октябрьской революции виделась ему в «мужицком рае», который, даже поднатужившись, он представлял в банальном мещанском варианте — будет вдоволь хлеба и хорошая погода. Но Маяковский никогда не сводился для меня к «взять да поделить», а вот поди ж ты.
В общем, только в 25 лет, случайно нарвавшись на отрывок из «Облака в штанах» и сразу влюбившись в эту поэму я начал открывать для себя Маяковского настоящего.
