Анна Ахматова, восклицавшая по поводу посадки поэта Бродского за тунеядство: «Какую биографию делают нашему Рыжему!» вряд ли персоницифцировала, кто именно эту биографию делал.
Самый мощный толчок биографии Бродского дал Яков Лернер.
Вот о нем и поговорим.
Яков Лернер был пройдохой и только черты авантюриста делают его фигуру для меня чуть симпатичной.
Хотя, конечно, он подонок.
Респектабельный, с хорошо поставленной речью, кажущийся искренним. Его комнату украшали портреты знаменитостей с дарственными надписями. Особенно впечатлял портрет маршала Жукова с надписью «Дорогому Яше от Жукова». Лернер совершенно явно жаждал признания.
Он работал завхозом в институте «Гипрошахт», когда Хрущев выступил с очередной бредовой инициативой создания отрядов дружинников для поддержания правопорядка. Лернер понял, что тут можно погреть руки. Он сколотил отряд из восьми человек и начал действовать.
Его первым громким делом стало изобличение группы верующих евреев. Во главе группы стоял сын советского драматурга Билля – Белоцерковского Вадим. Ребята собирались, изучали иврит, молились. Несколько раз на их сборища врывался Лернер, который закончил полемику доносом в милицию. Белоцерковского выслали из Ленинграда.
Вообще, Лернер и его ребята оказались не так уж безопасны. По свидетельству защитников Бродского: «Лернер представлял собой фанатика, который останавливал и обыскивал любого подозрительного прохожего, запугивал и шантажировал задержанных».
Он добился высылки около 20 человек. Более десятка людей получили тюремные сроки.
Конечно, самое большое «достижение» Лернера, суд над Бродским.
Они жили по соседству. Лернер захаживал к Бродскому, вызывал его на беседы. Потом тиснул с помощью еще двух журналистов фельетон «Окололитературный трутень», где переврал все, что только можно. Состарил поэта на три года. Приписал ему дружбу со своими, видать, знакомыми: Владимиром Швейгольцем, «физиономию которого не раз можно было обозревать на сатирических плакатах, выпускаемых народными дружинами (этот Швейгольц не гнушается обирать бесстыдно мать, требуя, чтобы она давала ему из своей небольшой зарплаты деньги на карманные расходы)»; уголовником Анатолием Гейхманом; скупщиком иностранного барахла Шилинским («более известный под именем Жоры»).
В качестве трех примеров упадочной поэзии Бродского два были взяты вообще у Бобышева, а третий процитирован с такими купюрами, что и вправду возникала бессмыслица.
Кроме собственно поэзии в вину Бродскому вменялось хождение зимой без шапки. И вообще:
«Бродский проводит время необычно. Он поздно встаёт, а потом идёт прогуливаться на Невский, где любит флиртовать с молодыми продавщицами книжного магазина. Вечером он оказывается в кафе или ресторане, потягивает коктейли, часто в компании людей с кличками «Джефф» и «Джек», а также девиц – обязательно в очках, обязательно с копной взъерошенных волос».
Эта статья прошла без последствий, но по части пакостей Лернер был парнем упорным. Он добился приема у главы Ленинградского отделения Союза Писателей Прокофьева. На встречу Лернер пришел вооруженный идеей организовать общественный суд с участием литераторов. Дабы сделать главу писателей посговорчивей, Лернер показал ходившую по городу злую эпиграмму на Прокофьева, приписав ее Бродскому. Прокофьев разъярился, но сделать ничего не мог: Бродский в Союзе не состоял.
Тогда Лернер пошел к прокурору родного для него с Бродским Дзержинского района. Вот там он нашел понимание. Процесс был затеян.
Во время судилища Лернер вел себя нагло. Он разгуливал по залу с катушечным магнитофоном, утверждая, что ведет запись.
После суда, где Бродскому «за тунеядство» впаяли 5 лет принудительного труда, Лернер накатал донос на защитников поэта Грудинину, Эткинда и Адмони. Здесь уже Прокофьев мог проявить инициативу и вынес выговор всем троим.
Суд над Бродским стал звездным часом общественника Лернера. По законам справедливости в 1973 году он очутился на скамье подсудимых сам. Осудили его за шантаж фарцовщиков.
Об этом хорошо написал Евгений Рейн:
«Лернер сидел на скамье подсудимых. Я прошёл мимо. Увидев меня, Яков Михайлович сложил пальцы в виде тюремной решётки и внятно сказал: «Рейн, я тебя посажу». Но на этот раз посадили как раз его. При этом выяснились невероятные вещи. Он вообще никогда не служил в армии. Часть военного времени он провёл в Самарканде, где был завхозом госпиталя. И уже тогда обвинялся в хищении сотен комплектов постельного и личного белья.
Лернер и наград никаких никогда не получал. Все его ордена и медали – фальшивки. Он где-то раздобыл чистые наградные листы и попросту заполнял их на своё имя (он даже наградил себя орденом Ушакова I степени, который присуждался за победы на флоте).
Лернер зачастую шёл на копеечное жульничество (так, однажды, проводя лжеревизию в универмаге, он потребовал в качестве взятки тапочки и тенниску, т.е. летнюю рубашку). Но он же пускался и в многотысячные аферы, якобы распределяя от имени Ленинградского обкома партии квартиры. И находил для этих афер клиентов, обманывая их на очень большие суммы. …Был он и брачным аферистом, число его жён доходило чуть ли не до десятка, и от каждой получал какие-то деньги, ведь, чтобы погасить скандалы, ему иногда приходилось какие-то выуженные у его жертв суммы возвращать. Всегда не полностью, но всё-таки».
Остается добавить, что до самой смерти Яков Лернер утверждал, что Бродский был осужден справедливо, а Нобелевскую премию ему выбили еврейские родственники-миллионеры. Кроме того, Лернер, в противовес законспектированной записи процесса Фридой Вигдоровой, состряпал свою, где Бродский чуть ли не крыл Советскую власть матом.
Ничего не помогло.
Бродский остался Бродским.
Лернер – Лернером.
