29 марта умер Яков Эльсберг (1901-1976), которого при жизни называли журналистом, ученым, редактором, литературоведом, критиком, но в истории сохранилось более точное его определение – стукач.
Судьба Эльсберга это предупреждение всем крыскам, как бы вы не изощрялись, а истинное ваше лицо время выявит безжалостно.
Чаще всего стучит воинствующая бездарь, которой по-другому просто не утвердиться. Иногда на эмоциях заносит человека даровитого, который не смог вовремя сориентироваться в информации, придал ей неверное толкование и накосячил.
Эльсберг ни тот случай, ни другой. Бездарным его назвать сложно, — Эльсберг был хороший организатор. Информацию, к нему поступающую оценивал также верно, пожалуй, даже без эмоций.
К стукачеству его привело желание хорошо жить.
И оно понятно, — Эльсберг с детства плавал в роскоши, не привыкнув себе в чем-то отказывать. Его мама – зубной техник – делала все, чтобы сыночка модно одевался и вкусно кушал.
В литературу Эльсберг вошел, склепав книжку о футуристах. Одна из его работ понравилась Луначарскому и двадцатилетний парень очнулся в кресле директора издательства «Круг». Карьера развивалась на фоне НЭПа, с его ресторациями, синематографами, чарльстонами. Они-то начинающего литературоведа и подвели.
Мальчику хотелось шика. Деньги лежали под рукой. Перепутав государственный карман с собственным, Эльсберг стибрил из кассы издательства внушительную сумму, которую спустил на вино, женщин и бега.
Посадили его, конечно.
Выслали на Ленские прииски.
Свободу Эльсберг купил книжкой «Во внутренней тюрьме ГПУ (Наблюдения арестованного)», где высмеял случайных попутчиков по нарам, — эсеров да меньшевиков. Писателя выпустили досрочно.
Но, книжкой дело не ограничилось. Отныне и навек Эльсберг ходил под колпаком могущественной организации.
Насколько опасны были тогдашние занятия литературой видно по антраша Эльсберга. Этот аккуратный и напуганный человек постоянно попадал под расстрельные статьи. Выйдя из тюрьмы, Эльсберг сходится с влиятельнейшей группировкой РАПП, но РАПП разгоняют и лидера загонщиков Леопольда Авербаха расстреливают. Эльсберг занимает пост секретаря Льва Каменева, но и Каменева ставят к стенке. Эльсберг хвалит в печати Пильняка и Бабеля, а это тоже, оказывается, враги.
На Бабеля Эльсбергу пришлось давать показания, способствуя его аресту.
И не только на Бабеля.
Особо пикантно получилось у Эльсберга с историком Евгением Штейнбергом. Прямо достоевская композиция.
Эльсберг был другом семьи. Дочка Штейнбергов с коленей дяди Якова не слезала. Когда же Штейнберга посадили, он смог предупредить жену о доносчике, шепнув на свидании: «Яков!».
Но женщина уже и сама догадалась. Боясь ареста, она сплавила на хранение Эльсбергу рукописи мужа, которые во время допроса увидела на столе следователя.
И что же?
Эльсберг по-прежнему играл в друга семьи, навещая жену сидевшего и его дочку. Приносил конфеты, помогал деньгами. Женщина его принимала, думая о дочери. Ведь если посадят, то…
Эльсберг вел поистине двойственную жизнь.
Он выбился в крупные по советским меркам ученые, занимаясь Щедриным и Герценом. За книжку о последнем получил Сталинскую премию. В 1953 стал научным сотрудником ИМЛИ. В 1956 занял там пост руководителя Отдела теории.
Самый впечатляющий портрет стукача оставил переводчик Николай Любимов:
«Бонвиванство было написано на его округлых щеках, сквозило в плотоядных движениях его губ, – когда Эльсберг говорил, казалось, что он одними передними зубами жует сочную грушу и боится, как бы сок не потек на подбородок, – в его циничной усмешке: усмехались у него только губы и щеки, а глаза оставались серьезными. Взгляд у этого человека был сложным. Это взгляд матерого зверя – зверя, высматривающего добычу, уверенного в силе своей хватки и в то же время зверя пуганого, зверя травленого, зверя, которому все еще чудится засада. … Он приволакивал одну ногу, и этот его физический недостаток тоже придавал ему сходство с хищником. Когда он шел по Кузнецкому мосту, казалось, что это зверь пробирается, крадется в лесной чащобе по каким-то своим звериным делам».
С оттепелью жертвы Эльсберга вернулись, откуда не возвращаются, дабы посмотреть ему в глаза. Эти взгляды Яков встречал спокойно.
Например, историк западной литературы Леонид Пинский столкнулся с тем, что для реабилитации требуется письменный отказ Эльсберга от лживых показаний. Эльсберг быстренько сей отказ сварганил, на удивление Пинского цинично заметив: «Тогда требовалось одно, а теперь другое».
В итоге Штейнберг, Пинский, литературовед Сергей Макашин накатали в партком Союза Писателей письмо с требованием публичного осуждения Эльсберга. Параллельно подала заявление вдова драматурга Михаила Левидова.
В свое оправдание Эльсберг говорил, что его допросами дела не открывались, а завершались. То есть, он только вынужденно подтверждал, что следствию и так было известно. И вообще у него были благие намерения: он хотел предупредить роковые ошибки сползания в антисоветчину. Ну и «тогда требовалось одно, а теперь другое» тоже в ход пошло.
Персональное дело Эльсберга разбиралось 27 февраля 1962 года. Стукача исключили из Союза писателей.
Эльсберг подал аппеляцию и через год его тихонько восстановили.
Но история-то свой вердикт вынесла.
В «Краткой Литературной Энциклопедии» статья об Эльсберге опубликована под говорящей подписью Г. П. Уткин.
Все его работы справедливо забыты.
И в истории сей жалкий негодяй остался только как автор доносов и показаний, заточивших в тюрьму не один десяток порядочных людей.
