«Прозевал я Марину, прозевал. И я виноват». Марина Цветаева VS. Арсений Тарковский

Личная жизнь поэта Арсения Тарковского (1907-1989) всегда была полна боли, в которой он захлебывался сам и заставлял страдать окружающих.

Одной из «жертв» Арсения стала Марина Цветаева.

Цветаева вернулась из эмиграции в СССР летом 1939 года и сразу об этом пожалела. Тем же летом у нее арестовали дочь, а в октябре мужа. Старые связи прерваны, работы нет. Цветаева задыхалась в вакууме одиночества и нищеты.

На этом фоне сравнительно удачливый и одаренный Тарковский стал для Марины Ивановны светом в окошке.

А в 1940 году удача Арсению действительно улыбалась. Его приняли в Союз Писателей по линии секции перевода. Он, наконец, смог жениться на Антонине Бохоновой, получив развод у первой семьи, где оставил двух детей Марину и будущего классика кино Андрея. 

Именно переводы Тарковского привлекли внимание Цветаевой. Прочитав книжку стихов Кемине, она написала Арсению письмо. Приведу выдержки:

«Милый тов. Т.

…Ваш перевод – прелесть. Что Вы можете – сами? потому что за другого Вы можете – все. Найдите (полюбите) слова у Вас будут.

Скоро я Вас позову в гости – вечерком – послушать стихи (мои), из будущей книги. Поэтому – дайте мне Ваш адрес, чтобы приглашение не блуждало – или не лежало – как это письмо.

Я бы очень просила Вас этого моего письмеца никому не показывать, я – человек уединенный, и я пишу Вам – зачем Вам другие? (руки и глаза) и никому не говорить, что вот, на днях, усл[ышите] мои стихи – скоро у меня будет открытый вечер, тогда – все придут. А сейчас – я Вас зову по-дружески. Всякая рукопись – беззащитна. Я вся – рукопись»

Отношение Тарковского к стихам Цветаевой не было огульно восторженным. Ранние он, пожалуй, любил, а о поздних прямолинейно заявлял: «Марина, вы кончились в шестнадцатом году!» 

Первая личная встреча произошла в доме переводчицы Нины Бернер Яковлевой. 

Та позже вспоминала, присюсюкивая:

«Мне хорошо запомнился тот день. Я зачем-то вышла из комнаты. Когда я вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным. Встретились, взметнулись, метнулись. Поэт к поэту. В народе говорят: любовь с первого взгляда…»

Ну, кака така любовь?

Цветаева была старше на пятнадцать лет, а Тарковский молодожен.

Что было так это общность интересов. 

В основном, гуляли по улицам, — оба это дело любили, а Тарковский словно предчувствовал, что скоро останется без ноги (в результате военного ранения) и торопился набегаться впрок. Читали друг другу стихи, нередко Арсений исправлял что-то по совету Марины.

Со стороны Цветаевой, однако, пламень разгорался нешуточный. Марина Ивановна полутонов не терпела. 

Скоро, судя по его воспоминаниям, Тарковский начал ее бояться.

«Она была страшно несчастная, многие ее боялись. Я тоже – немножко. Ведь она была чуть-чуть чернокнижница«

А потом они «обменялись стихами.

Только Тарковский узнал об этом много позже.

Как-то в присутствии Марины он прочел свое:

Стол накрыт на шестерых,

Розы да хрусталь,

А среди гостей моих

Горе да печаль.

И со мною мой отец,

И со мною брат.

Час проходит. Наконец

У дверей стучат.

Как двенадцать лет назад,

Холодна рука

И немодные шумят

Синие шелка.

И вино звенит из тьмы,

И поет стекло:

«Как тебя любили мы,

Сколько лет прошло!»

Улыбнется мне отец,

Брат нальет вина,

Даст мне руку без колец,

Скажет мне она:

– Каблучки мои в пыли,

Выцвела коса,

И звучат из-под земли

Наши голоса.

6 марта 1941 года датировано последнее цветаевское стихотворение.

Вот оно:

Все повторяю первый стих

И все переправляю слово:

– «Я стол накрыл на шестерых…»

Ты одного забыл – седьмого.

Невесело вам вшестером,

На лицах – дождевые струи…

Как мог ты за таким столом

Седьмого позабыть – седьмую…

Невесело твоим гостям,

Бездействует графин хрустальный.

Печально – им, печален – сам,

Непозванная – всех печальней.

Невесело и несветло.

Ах! не едите и не пьете.

– Как мог ты позабыть число?

Как мог ты ошибиться в счете?

Как мог, как смел ты не понять,

Что шестеро (два брата, третий —

Ты сам – с женой, отец и мать)

Есть семеро – раз я на свете!

Ты стол накрыл на шестерых,

Но шестерыми мир не вымер.

Чем пугалом среди живых —

Быть призраком хочу – с твоими,

(Своими)…

Робкая, как вор,

О – ни души не задевая! —

За непоставленный прибор

Сажусь незваная, седьмая.

Раз! – опрокинула стакан!

И все, что жаждало пролиться, —

Вся соль из глаз, вся боль из ран —

Со скатерти – на половицы.

И – гроба нет! Разлуки – нет!

Стол расколдован, дом разбужен.

Как смерть – на свадебный обед,

Я – жизнь, пришедшая на ужин.

…Никто: не брат, не сын, не муж,

Не друг – и все же укоряю:

– Ты, стол накрывший на шесть душ,

Меня не посадивший – с краю.

Прочитав его много позже, после смерти Марины Тарковский признался: «Для меня это был как голос из гроба».

Пока же жизнь готовила им разрыв.

Весной 1941 года в Доме писателей бушевал книжный базар. Туда слетелся весь бомонд, в том числе, и Арсений с женой. Увидев Цветаеву, он резко развернулся и пошел в другую сторону, не желая знакомство признавать. 

Цветаева была в бешенстве.

Тарковский сокрушался:

«Прозевал я Марину, прозевал. И я виноват. Не понял ее трагического характера. Трудно было с ней. Ну, полсердца отдал бы ей. А ей подавай все сердце, и печенку, и селезенку! Она требовала всего человека, без остатка…»

Они продолжали сталкиваться в общих компаниях, но встречи носили все более случайный характер.

В ночь с 21 на 22 июня 1941 года Тарковский и еще несколько человек провожали Марину Ивановну из гостей и поэтесса обмолвилась: «Вот мы идем, а, может быть, сейчас уже началась война».

Война началась.

Оказавшись в эвакуации без средств к существованию Марина Цветаева 31 августа 1941 года повесилась.

О ее смерти Арсений узнал только в ноябре. 

Чтобы вспоминать ее с болью всю жизнь.