2 июля скончался Владимир Набоков (1899-1977).
В России 1990-ых его чтила культурная прослойка, объявляя изысканного писателя последним русским классиком. У меня к Набокову прозаику и поэту было отношение спокойное, без интереса. Я прочел «Лолиту» и «Машеньку», восхитился умению разделать под орех Чернышевского (в «Даре»), но вообще Набоков вызывал, скорее, скуку. А вот как литературоведа я его любил и набоковские лекции по русской литературе вкупе с комментариями к «Евгению Онегину» заняли передний ряд в моей библиотеке.
Для меня Набоков ценен не тогда, когда многоречиво хвалит Гоголя, а когда прет против течения, критикуя Тургенева и набрасываясь на Достоевского. Но если в случаях с русской классикой наличествовала рубка эстетическая, то противостояние Набокова с литературой советской было порой за гранью эстетики, вылезало много чего личного.
Особенно показательна реакция Набокова на роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго».
Пастернака Набоков старался не выпускать из вида, прикидывая на его примере жизнь и судьбу аполитичного литератора в Советской России; размышляя, что было бы с юношей Володей, не случись эмиграция вслед за родителями. Семья Пастернака ведь тоже эмигрировала, поэт, однако, предпочел остаться.
К поэзии Бориса Леонидовича Набоков по молодости лет пиетета не питал. Вот характеристика 1927 года из статьи в газете «Руль»:
«Восхищаться Пастернаком мудрено: плоховато он знает русский язык, неумело выражает свою мысль, а вовсе не глубиной и сложностью самой мысли объясняется непонятность многих его стихов. Не одно его стихотворенье вызывает у читателя восклицанье: «Экая, ей Богу, чепуха!»
Впоследствии, Набоков признается — сборник Пастернака «Сестра моя – жизнь» входит в число любимых им книг.
Не знаю, когда именно прозвучало признание: до публикации «Доктора Живаго» или после.
Конфликт Набокова с Пастернаком был односторонним. Одна сторона, помня о необходимости соблюдения добрых нравов литературы, изо всех сил пыталась сохранить лицо, но постоянно срывалась, а другая попросту находилась не в курсе этих срывов.
Правда, никаких иллюзий по поводу Набокова Пастернак не питал. При передаче рукописи «Доктора Живаго» на Запад сразу возникла кандидатура Набокова как переводчика. Пастернак сказал: «Ничего не получится; он слишком завидует моему жалкому положению в этой стране, чтобы сделать это как следует».
Драматургичен также факт, что первым предложил издать «Доктора Живаго» двоюродный брат Набокова Николай, занимающий пост президента Конгресса за Свободу культуры.
«Доктор Живаго» появился на книжном рынке в 1958, когда список американских бестселлеров возглавляла «Лолита» Набокова.
И все завертелось. Пастернак получил Нобелевскую премию, в СССР поднялся несусветный скандал, поэт от премии отказался… Все это подогревало интерес к достаточно сложному роману. «Доктор Живаго» вытеснил набоковский шедевр сначала на второе место, а месяца через полтора «Лолита» из списка бестселлеров исчезла совсем, меж тем, как «Живаго» остался. Вера Набокова заносит в дневник:
«Коммунисты преуспели в пропихивании своей низкосортной стряпни в клуб «Лауреатов Нобелевской премии» – посредством чистого притворства, будто оно «незаконно вывезено» из СССР! Массовый психоз идиотов, предводимых прокоммунистически настроенными подлецами».
В данном случае, Вера выразила мнение Набокова.
Сам Набоков публично молчит, дабы не смыкаться с советскими писателями, устроившими Пастернаку аутодафе. Он отказывается написать разгромную рецензию на «Доктора Живаго» в журнал «Репортер». Но также отказывается принять участие в сборнике в поддержку Пастернака, заявив издателю Роману Гринбергу, что года через полтора «опальный» Пастернак навестит Америку, делегированный советскими властями.
Прорывает Набокова в частной переписке. В письме Глебу Струве летом 1959:
«Хотел бы я знать, какой идиот мог Вам сказать, что я усмотрел «антисемитизм» в «Докторе Живаго»! Мне нет дела до «идейности» плохого провинциального романа – но как русских интеллигентов не коробит от сведения на нет Февральской революции и раздувания Октября (чему, собственно говоря, Живаго обрадовался, читая под бутафорским снегом о победе советов в газетном листке?), и как Вас-то, верующего православного, не тошнит от докторского нарочито церковно-лубочно-блинного духа? «Зима выдалась снежная, на св. Пафнутия ударил превеликий мороз» (цитирую по памяти). У другого Бориса (Зайцева) все это выходило лучше»
А вот пассаж из письма Роману Гринбергу:
«Ты пишешь о «Докторе Живаго». На мой вкус это – неуклюжая и глупая книга, мелодраматическая дрянь, фальшивая исторически, психологически и мистически, полная пошлейших приемчиков (совпадения, встречи, одинаковые ладонки)»
Участие во втором пастернаковском сборнике Гринберга Набоков решил принять. Право, лучше бы он этого не делал.
Затравленный Пастернак выдал стихотворение «Нобелевская премия».
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора —
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
Автор «Лолиты» родил своеобразный ответ, Гринбергом опубликованный:
Какое сделал я дурное дело,
и я ли развратитель и злодей,
я, заставляющий мечтать мир целый
о бедной девочке моей?
О, знаю я, меня боятся люди,
и жгут таких, как я, за волшебство,
и, как от яда в полом изумруде,
мрут от искусства моего.
Но как забавно, что в конце абзаца,
корректору и веку вопреки,
тень русской ветки будет колебаться
на мраморе моей руки.
Мог ли Набокову не нравиться роман? Да запросто. Мне он тоже не нравится. Однако, к чему такое пристальное отрицательное внимание на протяжении десятилетия с лишним?
Набоков считал, что успех «Живаго» порожден внелитературными обстоятельствами? Так ведь «Лолита» попала в список тоже не за художественную ткань.
И позвольте все же иметь свое мнение об Октябрьской революции человеку, который испытал прелести и недостатки ее результатов на собственной шкуре.
Нет, как хотите, а в данном случае из претендовавшего десятилетия на Нобелевку Набокова вылезает таящийся, увы, в каждом писателе, личный Сальери.
Пастернак умер в 1960 году, и Набоков счел возможным вынести суждения о раздражавшем романе в общественное пространство.
В «Постскриптуме к русскому изданию» «Лолиты» он ухмыльнулся:
«Не знаю, кого сейчас особенно чтят в России — кажется, Гемингвея, современного заместителя Майн-Рида, да ничтожных Фолкнера и Сартра, этих баловней западной буржуазии. Зарубежные же русские запоем читают советские романы, увлекаясь картонными тихими донцами на картонных же хвостах-подставках или тем лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами, мещанскими оборотами речи и чаровницей из Чарской, который принес советскому правительству столько доброй иностранной валюты».
Вот насчет пассажа о валюте подробнее.
Набоков думал, что успех Пастернака это проект советских спецслужб.
«Советский официоз подверг роман Пастернака лицемерным нападкам для того чтобы тиражи зарубежных изданий постоянно росли, а выручку прикарманить и тратить на пропаганду, которые советские власти вели за рубежом».
Продвигая сию мульку он глядел не туда. Уже в наше время вышла работа Ивана Толстого, документально доказывающая, что публикация романа Пастернака инициирована ЦРУ.
Закончил же Набоков борьбу с Пастернаком тем же, чем начал, сравнением поэта с Бенедиктовым. Вражда закольцевалась.
В 1970 году увидела свет эпиграмма:
Его обороты, эпитеты, дикция,
стереотипность его —
всё в нем выдает со стихом Бенедиктова
свое роковое родство.
Что ж, прошло время и у многих на книжной полке «Лолита» соседствует с «Доктором Живаго». Это нормально. Мирские недоразумения преходящи.
Только литература вечна.
