МОЙ ДЕД — СКАНДАЛЬНЫЙ ВЕТЕРАН
Мой дед со стороны матери в 14 лет оказался угнанным в Германию. Всю войну его продержали в концлагере под Гамбургом. Никогда об этом он не говорил.
Дед со стороны отца ушел на войну 18-летним. Войну вспоминал постоянно, но общались мы редко, к тому же дед не обладал даром рассказчика и очень сильно окружающих утомлял. Только сейчас я понимаю насколько перепахала его война, — терпение с дедом требовалось громадное (я это помню).
Проиллюстрирую свой рассказ обложками детских книг с военной тематикой, которые у меня были.
Хоронили бабушку со стороны отца, и я навестил квартиру, где провел первые пять лет жизни, а за последние годы и трех раз не побывал. За это время не только я раздался, поширел, но и комнаты — бывшие огромные залы — сузились, превратились в лилипутские каморки. Неизменным остался только зеркальный потолок прихожей. Я любил, как бы заигравшись, включить свет, лечь на затоптанный пол и разглядывать где-то наверху малознакомого мальчика. Это был единственный человек в квартире, который меня понимал.
На балконе, где с трудом разместилось четверо курящих, я обнаружил, что разглядываю начинающие распускаться деревья надеясь найти не скворечник, конечно, а тот самый ствол.
Путь на балкон лежал сквозь комнату деда. Это была самая неинтересная комната. В гостиной стоял телевизор и шкаф с мешком игрушек; в комнате теток был проигрыватель пластинок. Полкомнаты деда занимал верстак с навалянными инструментами, — дед иногда работал дома.
Однажды забежав в комнату, я увидел лежащие на расстеленном газетном листе странные яблоки.
-Это не яблоки, Андрюш, — просветил дедушка. — Это гранаты.
Гранаты ассоциировались с обложкой книги, на которой боец в шинели вставал из окопа с взметенной рукой. Плохо соображая, что делаю, я схватил гранат и, подражая бойцу, заорал: «Ура!»
-Эй! Нельзя! Обои испачкаешь!
Я собирался сказать, что и не думал кидаться, но дедушка… в лице его мелькнуло принятое решение… дедушка распахнул балкон.
-Давай, один швырнем! Ну… Хором… Ура!!!
Брошенный моей рукой гранат полетел, кувыркаясь в воздухе, чуть не задев присобаченный на ветке самодельный скворечник.
-А! – возбудился дед в январе месяце. – Так вот кто мне весной спать мешает! Курлы, курлы! Внучок, неси еще один патрон!
Дед кинул гранат, сосредоточенно метя в скворечник. Попал! Расколовшийся фрукт пометил мерзлые доски алым.
-Ранен! Внучок, боеприпасы!
Началась жутко веселая игра. Я таскал из комнаты гранаты. Было холодно и страшно, что не успею вовремя подать патрон. Дедушка издавал восторженные вопли. Когда десяток фруктов валялся на снегу, а скворечник был весь изгваздан, будто его облили компотом, дедушка сказал, сквозь тяжелое, хриплое дыхание:
-Хорошо поиграли! Жаль война кончилась!
Война не кончилась. Она продолжалась, корежа если не жизнь дедушки, то его отношения с окружающими.
Попав на фронт восемнадцатилетним, дед оказался навечно ранен штыковой лопатой.
Если судить по рассказам, парню удалось поучаствовать только в одном бою. Он бежал с винтовкой наперевес, совершенно не представляя цель, несомый толпой товарищей. Внезапно выросла фигура в два раза выше, мощнее, с глазами навыкат, зло ругающаяся по басурмански. Показалось, будто чиркнул электрический разряд. Винтовка из рук деда выпала. Половина большого пальца (вот не помню какой руки, — правой, левой?) тоже упала на землю. А немец вздымал штыковую лопату, стараясь пометить дедову грудь, чтобы никогда не было меня.
Дедушка любил рассказывать, как он, немца этого, «голыми руками без пальца да за горлак. Он думал я без пальца с ним ничего, а я зубами его, зубами. Жалко! Плачешь, а убиваешь!».
С дедом наедине меня старались не оставлять. Будучи сам непоседливым, сосредотачивающимся только во время работы, с детьми дедушка общий язык терял. Он даже вряд ли отдавал себе отчет, — с кем имеет дело. Когда я раз ему понадобился, дед ворвался в комнату с воплем: «А вот ты где! А ну иди сюда!», схватил меня за ногу и потащил из комнаты. От неожиданности я заорал, цепляясь за что ни попадя. Подбежавшая мама, успела, как говорится, «отбить».
Сценарий тесного общения с дедушкой развивался так: ровно в 20:00 он переключал телевизор на вторую телепрограмму и делал звук на всю катушку. Квартиру заполнял веселый колокольчик «Спокушек», на который я летел в гостиную.
-А ты чего пришел? – удивлялся дедушка. – Так, что там у нас на других программах интересное? – Делает вид, будто сейчас переключит. – Что «деда»? «Деда»… Как что надо, так сразу «деда»… А вот не позвал бы тебя деда и остался бы без мульти — пульти.
Наконец, садимся на диван перед телевизором.
-А это что за мужик такой? «Дядя Володя»… Он тебе такой же дядя, как я тетя. На пенсию пора, а все с собакой игрушечной. Гав-гав… Сам, небось, сука. А это кто пришел в рубашечке как у тебя? Хрюша? А я думал, — это ты Хрюша. У поросенка рубашка чище, тем у тебя. Куда только мать смотрит. Таня! Таня! Дозовешься ее как же! Сбегай, мать приведи! Что значит, — дай посмотреть? Это воспитатели в детском саду так учат со старшими разговаривать? Таня! Таня!
Редкую передачу удавалось досмотреть до конца, пусть и шла она всего пятнадцать минут. В конце концов, услышав однажды позывные, я не побежал в гостиную, решив, что ну его это счастье. Обескураженный дедушка заглянул в комнату, но я спрятался под диван.
-Андрей! Андрюша!
На всю квартиру орал телевизор и дедушка.
-Саш, прекрати! – вклинилась бабушка. – Что ты устроил! Весь дом на ушах!
-Я устроил? У вас ребенок пропал!
Началась суета, которая мне необыкновенно понравилась. А дедушке понравилось искать. С тех пор услышав колокольчик «Спокушек» я прятался, а дед заглядывал под диван, обшаривал углы, исследовал балкон. Найдя он торжествующе орал и тащил меня в комнату. Вступление Хрюши к тому времени уже заканчивалось, мы успевали к мультфильму, который удавалось посмотреть спокойно, ибо набегавшийся дедушка утомленно переводил дыхание.
Это могло стать началом большой дружбы, но увы… В других случаях темперамент деда зашкаливал.
Особенно опасным не только для меня, но и для всех домашних было пятнадцатое число каждого месяца. В этот день дедушка получал зарплату. Все начинали переживать с утра.
С зарплаты дед обязательно выпивал, а потом тратил деньги. Домой являлся обвешанный кульками с всевозможной дрянью: дешевая карамель (другой в магазине перед закрытием и быть не могло), печенье «Привет», трехлитровая банка сока.
В один зарплатный день дед, воспользовавшись тем, что мама зазевалась, увлек меня на кухню, посадил на табурет, и обрушил на голову из бумажного пакета ералаш сладостей. Будь там карамельки — вафли, ладно бы, но первым вылетел, больно ударив по темечку задубевший тульский пряник. На голове вскочила малиновая шишка.
Бывали ситуации, — дед оставался за главного. Хотя присматривать надо было скорее за ним.
Я любил смотреть диафильмы, но управлять аппаратом не умел, да и читать пока тоже. Оставшись с дедушкой, я набрался храбрости и попросил «фильмоскоп». Дед отреагировал с энтузиазмом, поскольку до того с фильмоскопом не сталкивался. Устроившись на кровати, он бурчал под нос, разбираясь, куда заряжать пленку. Размытая картинка на стене привела дедушку в восторг. Минут десять он вертел фильмоскоп в разные стороны, добиваясь картинки четкой, все больше уставая, разочаровываясь. В какой-то момент я забылся. И вдруг, подняв голову, увидел начинающее плясать пламя. Оно разъедало картинку, тянулось вверх задорными иглами. Плохо понимая, что происходит, я был не в силах оторвать глаз от необычной красы.
Дедушка, лежа на кровати, закемарил, поставив фильмоскоп на грудь. Оставленная на стоп-кадре лампа нагрела пленку, та загорелась. Диафильмщик очнулся, когда занялась майка.
-А-а-а! – вскочив, он забегал по комнате с перекошенным лицом.
Это было так смешно, будто смотришь мультик, я заржал, а дед понесся на кухню, мелькнув костлявой мохнатой спиной, ибо майку сбросил. Примчавшись обратно с полулитровой кружкой, он шуранул на диван с фильмоскопом воду. Поднялся едкий дымок плавящейся пластмассы.
Вечером дед громогласно исповедовался бабушке:
-Зина! Зина, б…! Я чуть на х… не сгорел! Твой муж, Зина, чуть не сгорел! А этот… внучок… смеялся! Я горел, а он сидел и ржал, — ХА-ХА-ХА! ХА-ХА-ХА! Это его мама с папой учат, что пусть дед к ебеням сгорит, не жалко!
Скоро мы перебрались к родителям мамы. Последующие годы я сталкивался с дедушкой приезжая в гости к двоюродному брату (старшая тетка родила). Дед вел себя тихо, вернее, его бурная деятельность меня не достигала. Только слушая жалобы брата, я понимал, — все остается в прежней дурной силе.
Концентрированное понимание дедушкиного масштаба я получил в четырнадцать лет. Сие отдельная история.
Это было время, когда народ кучковался на асфальтовом пустыре у винного магазина, где я дедушку и нашел. Вернее, он меня увидел.
-Андрей! Андрюха!
Дед бежал навстречу, в пальто нараспашку, с покрасневшими на морозе щеками, как бежал, наверное, в тот последний и решительный бой, где потерял не просто палец, а и душу оставил. Теперь на месте души колобродила энергетическая смесь, порождая тоску по деятельности, — бросая рубанок, дед не знал, чем заняться.
-Денег хочешь! – и он лез в карман, доставал пачку смятых в макулатуру трешек, пятерок, десяток.
Сбоку подобрался филипок в плаще до колен и видавшей Ленина кепке.
-Саша, если у тебя есть деньги, истрать на ДЕЛО!
-Это мой внук!
Филипок стушевался, тем паче, я отказывался от денег, смущенно засовывая руки по локоть в карманы. Дедушка мгновенно успокоился, внутренне подобрался, выпрямился, и с внешним хладнокровием, за которым все равно чувствовалась нервная экспрессия, заявил:
-Значит, так! Иди к ним, расскажи, где меня видел, и передай, что в пять часов я буду как штык! Пусть не надеются! Я приду! Обязательно приду!
Еще на лестничной клетке ударил запах, поднимающий настроение. Бабушка пекла пироги.
Первым делом я спросил, что будет в пять часов.
-А ты откуда знаешь про пять часов? – насторожился дом.
У меня не хватило ума сгладить момент. Я расписал встречу с дедушкой в красках, привлекая юмор в диапазоне от шутки до сарказма. Смешно никому не было.
Выяснилось, что в пять часов ожидались смотрины жениха младшей дедовой дочери. Почему идея ее замужества дедушке не потрафила, я так и не понял. Думаю, ему просто хотелось поскандалить.
-Звони, переноси на час, а лучше полтора. — Велела бабушка расстроенной невесте.
Ровно в пять, тютелька в тютельку, дверь открылась настежь пинком ноги.
Обыденная тишина квартиры дедушку обескуражила. Первым делом он ринулся в гостиную. Там, притворяясь скучающей, тетка глядела в телек.
-А, папа…
-Ты мне зубы не заговаривай! Я этому твоему жениху все равно рыло скособочу! Даже не надейся!
-Ой, пап, ладно хватит!
Дедушка потоптался и спросил, стараясь казаться равнодушным.
-Он придет? Жених-то?
-Нет, зачем. Я ему про твое настроение рассказала он и испугался.
-Трус! Сопля! Пусть только появится, я его…
Дедушка бушевал около получаса, рассказывая с применением мата, где именно он таких женихов видел и что с ними делал. Замечу, что речь в данном случае шла о человеке совершенно ему незнакомом.
Стратегия никогда не была сильной стороной дедушки. Бабушка поднесла ему рюмку, и мы с братом затащили храпящее тело на постель.
-А если выйдет? Давно надо было замки врезать, — сказала тетка.
-Кто же врежет? – парировала бабушка. — Я предложила, — так он сразу догадался: «А, — говорит, – Это чтобы меня запирать. Фиг вам, а не замки»
Пировать начинали со страхом. Тень Александра витала над столом, тревожа посвященных. Тетка деланно смеялась, стреляя глазками в сторону двери, как жена Синей Бороды. Бабушка напряженно сидела у края стола в надежде при несчастном случае перехватить мужа. Брат возбужденно колдовал: «Пусть выйдет! Пусть выйдет!» Честно говоря, мне тоже хотелось, чтобы дедушка вывалился, видимо, страсть к скандалёзу он передал нам с братом по наследству.
По закону подлости, дед вышел в разгар праздника, когда про него все забыли. Он был не грозен, а жалок. Щурился спросонья на электрический свет, теребя рваную в нескольких местах майку.
Молчание затягивалось, и тогда тетка произнесла сакраментальную фразу, внося оживление:
-А это папа!
Так и запомнилось, — накрытый стол, прожекторный свет люстры, приодевшиеся празднично люди и едва прикрытый майкой маленький человек, запутавшийся, не понимающий, куда он попал, что делать в бесприютном мире, где без него всем спокойнее.
Больше я деда не видел.
Впрочем, нет, — состоялась еще одна встреча. Разбирая завалы, я нашел аудиокассету с записями своего детского голоса.
Как водилось в нашем семействе, запись начиналась чинно. Я, маленький, читал в микрофон:
-На опушке леса бой происходил, девочку от немцев командир отбил…
-Папа, ну куда ты лезешь! Аккуратнее!
-А я тоже хочу посмотреть! Что магнитофон купили? Деньги девать некуда, дерьмо всякое в дом тащите! Сколько стоит?
-Ну, он все испортил! Давай сначала, Андрюшк! Пап, сиди тихо, мы Андрюшку для истории записываем. Давай, Андрей, давай! Пленка же идет!
-На опушке леса бой происходил, девочку от немцев командир отбил…
-Он плохо читает! Рано ему про немцев, понимал бы чего!
-Папа!
-Я вас внимательно слушаю.
-Помолчи! Пять минут помолчи, ладно! Андрей, давай сначала!
-Только другую читай. Про ладушки. Про немцев будешь читать, когда в школу пойдешь.
-Я про ладушки не знаю.
-А я знаю! Дайте ветерану микрофон!
-Папа!
-«Ладушки-ладушки, где были? У бабушки. Что ели? Кашку. Что пили? Бражку». Бражку пили. Бражку. А наша бабушка компот варит, на фиг он сдался. Я вам сейчас частушку спою, сегодня на работе научили. «Это делается так…»
Здесь папа выключил магнитофон, не желая тратить пленку.
Эту запись я порой прокручиваю перед сном, если выпил и не могу заснуть, улыбаясь в темноту, где блестят мои слезы.