ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО VS. РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ. НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ССОРА
19 августа ушел из жизни Роберт Рождественский (1932-1994), самый искренне верящий в социализм поэт плеяды шестидесятников. Его коллеги по цеху Евтушенко, Вознесенский, Окуджава держали фигушки в кармашках, заигрывая с кормившей их от пуза властью, а Рождественский ленинские догмы поэтизировал искренне, что и завело его в тупик.
Приятельски-ревнивые отношения связывали Рождественского с Евтушенко. Василий Аксенов в излишне распиаренной книжке «Таинственная страсть» даже окрестил друзей «двуглавым поэтом». Так оно и было… По первой.
Поэты познакомились в Литературном институте, куда «выскочка» Евтушенко поступил в августе 1952 года, не имея даже аттестата об окончании школы, но козыряя изданной книжкой «Разведчики грядущего». Стихи Евтушенко «на праздничный случай» уже заполонили столичные газеты, но высоко он котировался, только в редакторской среде, как поставщик материала правоверного.
Евтушенко вспоминал:
«…с Робертом мы подружились сразу. Абсолютно. На стихах. Я помню точно: это стихи Корнилова «Качка в море берет начало». Роберт его знал наизусть. И я его знал наизусть. В то время это было как обмен паролями. Как будто в лагере встретились два специалиста по санскриту. Корнилов ведь был тогда запрещен, изъят… Это был пароль наш — любовь к поэзии».
То, что Евтушенко и Рождественский писали тогда, смахивало на выполнение государственного заказа на «нового Маяковского», но Евтушенко оказался многограннее, выглядел не так декларативно. Роберт же культивировал образ рубахи-парня, комсомольского вожака, отвечающего на вызовы времени.
Рождественский оказался самым уязвимым с творческой стороны из-за ограниченной палитры. У Евтушенко имелись в наличие десятки масок, которые он успешно тасовал; Вознесенский умело жонглировал рифмами, прячась за «авангард»; Ахмадулина имитировала оторванную нездешность. А Рождественский был цельным парнем сегодняшнего дня.
Евтушенко говорил:
«С Робертом у нас были совершено близкие отношения, я знал всю его подноготную, он никогда ничего не скрывал. У него была очень серьезная история с его первой женой, это все было на моих глазах. И моя влюбленность проходила на его глазах — у нас ничего не было спрятано друг от друга…» (ЧТО ПРИШЛОСЬ ПРОСТИТЬ БЕЛЛЕ АХМАДУЛИНОЙ ЕВГЕНИЮ ЕВТУШЕНКО?)
Впрочем, жена Рождественского Алла Киреева замечает:
«Роберт дружил с Женей Евтушенко. Отношения у них выстраивались очень ревнивые. Они как петухи были, им хотелось показать себя друг перед другом»
То есть, отношения складывались на уровне здоровой братской конкуренции.
Раздел между друзьями поставила не бытовушная ссора, а само время.
Есть у Евтушенко строки в замечательном стихотворении «Монолог американского поэта», которое он в новейшее время переназвал, выбросив слово «американского»:
«Уходят друзья, кореша, однолетки,
как будто с площадки молодняка,
нас кто-то разводит в отдельные клетки
от некогда общего молока…»
После «оттепели» каждый из шестидесятников двинулся по своей развилке. Самым востребованным временем оказался Роберт. Его, как искренне правоверного, затянули в союзписательское начальство.
Поэзию Рождественского на фоне умеренных успехов его подельников настигла вторая волна популярности. Он сочинил такие знаковые для культуры 1970-ых годов песни как «За того парня», «Мгновения», «Мои года», «Там за облаками», «Сладка ягода», «Товарищ песня».
Эта популярность оторвана от образа поэта, который был так важен в первой половине творческой жизни Рождественского.
Но даже она не дает покоя Евтушенко. Взбешенный общественными успехами друга он пишет ему письмо, где аттестует «ударником при джазе ЦК комсомола» и выродившимся стихоплетом. Прочитав сие Рождественский впал в депрессию.
Евтушенко говорил:
«Мы не виделись. И жили в разных средах. А ведь у нас была такая дружба хорошая, близкая… Мы с Робертом всегда друг друга любили внутренне, но нас просто разводили. Люди, которые не хотели, чтобы мы были вместе. Им не удалось нас поссорить, как говорится, в кровь. Но им удалось нас разъединить. Развести. И Роберт оказался, с моей точки зрения, в непрофессиональной среде. Но и я тоже, между прочим».
Рождественский встал над обидой. Человеческое лицо в конфликте удалось сохранить благодаря природной порядочности Роберта Ивановича.
Евтушенко признавался:
«Вообще, одно время из него начали делать фигуру, которую противопоставляли мне, когда меня били. Но в момент нападок на меня и оплевывания меня он никогда к этому не приложил руки. Хотя его очень часто толкали на это. Я просто был очень счастлив, что у нас начал происходить возврат к взаимопониманию и к простоте общения. Я безумно счастлив, что, хоть запоздало, но это все-таки произошло».
С перестройкой Евтушенко вновь распушил крылышки, а Рождественский испытал жуткий кризис расставания с иллюзиями. Благодаря срыванию шор он написал последние, самые горькие, и, возможно, лучшие свои стихи.
Незадолго до смерти Роберта друзья обменялись приветами.
Ими и закончим.
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
ШЕСТИДЕСЯТНИКИ (Р. РОЖДЕСТВЕНСКОМУ)
Кто были мы,
шестидесятники?
На гребне вала пенного
в двадцатом веке
как десантники
из двадцать первого.
И мы
без лестниц,
и без робости
на штурм отчаянно полезли,
вернув
отобранный при обыске
хрустальный башмачок
поэзии.
Давая звонкие пощечины,
чтобы не дрыхнул,
современнику,
мы пробурили,
зарешеченное
окно
В Европу
и в Америку.
Мы для кого-то были «модными»,
кого-то славой мы обидели,
но вас
мы сделали свободными,
сегодняшние оскорбители.
Пугали наши вкусы,
склонности
и то, что слишком забываемся,
а мы не умерли от скромности
и умирать не собираемся.
Пускай шипят, что мы бездарные,
продажные и лицемерные,
но все равно мы —
легендарные,
оплеванные,
но бессмертные!
РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
ГОЛОС (ЕВГЕНИЮ ЕВТУШЕНКО)
Такая жизненная полоса,
а, может быть, предначертанье свыше.
Других
я различаю голоса,
а собственного голоса
не слышу.
И все же он, как близкая родня,
единственный,
кто согревает в стужу.
До смерти будет он
внутри меня.
Да и потом
