«А вы, Осип Эмильевич, пишете пла-а-хие стихи!». Есенин VS. Мандельштам

Продолжая сериал о врагах Есенина рассмотрим сегодня его взаимоотношения с Осипом Мандельштамом.

В плане психологическом Мандельштам стоял к Есенину гораздо ближе, чем Пастернак (КАК ДРАЛИСЬ ПАСТЕРНАК И ЕСЕНИН) и уж тем более Ахматова (За что Ахматова не любила Есенина). Нервный, импульсивный, самолюбивый, заводящий скандалы на ровном месте Мандельштам тоже славился невоздержанностью (Виноват ли «Народный писатель Узбекистана», что поэта Осипа Мандельштама посадили?). Именно эта невоздержанность в немалой степени завела его сначала в ссылку, а потом в лагерь. Правда, Осип Эмильевич был на «Вы» с алкоголем, отчего психопатический склад его личности все же не перетек в болезнь.

Если Пастернака и Маяковского Есенин числил во врагах, то к Мандельштаму питал поверхностное дружелюбие, вероятно, считая его в глубине души штукарем, чью поэзию оценит только большой любитель. Этот поэт не представлял для Есенина опасности в погоне за славой.

И все равно порой у него проскальзывало раздражение.

Мандельштам и Есенин познакомились в первый петербургский заезд Сергея, когда с визита к Блоку началась слава крестьянского самородка. 30 марта 1915 года Есенин читал стихи в редакции «Нового журнала для всех» сразу после Мандельштама. Владимир Чернявский свидетельствовал: «Наибольший успех был у Мандельштама, читавшего, высокопарно скандируя, строфы о ритмах Гомера». Читали они вместе и в редакции «Северных записок», и в Тенишевском училище.

Траблы начались когда Мандельштам принялся метать критичные стрелы в имажинизм. Наверняка до Есенина доходили оценки, приведенные в воспоминаниях Надежды Вольпин: «Имажинисты! Образ! Да им лишь бы почуднее накрутить» или «Есенину не о чем говорить. О чем он пишет?! «Я – поэт». Стоит перед зеркалом и любуется – «Я поэт». И чтоб мы все любовались, что он поэт»

Реакция Сергея последовала незамедлительно. Иван Грузинов вспоминал эпизод, относящийся к 1920-му году:

«У открытой двери в комнату правления Союза поэтов Есенин и Осип Мандельштам. Ощетинившийся Есенин, стоя вполуоборот к Мандельштаму:

-Вы плохой поэт! Вы плохо владеете формой! У вас глагольные рифмы!

Мандельштам возражает. Пыжится. Красный от возмущения и негодования».

Идентичны и воспоминания Вольпин, хотя это уже осень 1921. Есенин подошел к Мандельштаму с заявлением: «А вы, Осип Эмильевич, пишете пла-а-хие стихи!».  Вольпин раскрывает и стратегию Есенина, обычно остающуюся за кадром.

«Не позже, как через неделю, с глазу на глаз со мной, в домашней обстановке, Есенин сказал убежденно:

-Если судить по большому счету — чьи стихи действительно прекрасны, так это стихи Мандельштама.

-Зачем же тогда…

И я с укором напоминаю Есенину его давешнюю выходку.

-Ну, то… То было как бы в сшибке поэтических школ».

Сшибка поэтических школ продолжилась, когда на Мандельштама напал Вадим Шершеневич, чей отец приходился троюродным братом отцу Осипа. В фойе Камерного театра имажинист Шершеневич раздразнил Мандельштама до того, что тот отвесил ему пощечину. Дело шло к дуэли, от которой Шершеневич уклонился, но Есенин вызывался быть его секундантом.

В постимажинисткие годы Есенин относился к Мандельштаму ровнее, даже панегрично. Говорил Эмилю Кроткому: «Нас, русских, только трое: я, ты да Мандельштам. Не спорь! Вы русский лучше меня знаете»

Да и жена Мандельштама Надежда, не пропускающая ни одного выпада против мужа, свидетельствует, что слышала от Есенина, что он «этого жида любит»: «Встретили мы его чуть ли не накануне самоубийства, он звал в трактир, и Ося долго каялся, что не пошел».

У Мандельштама была своя версия трагедии Есенина, поэтическая. Он был убежден, что Есенину сломали голос, требуя с него эпик, большую форму, тогда как по складу дарования он лирик. Это суждение не лишено основания, ибо самые кризисные произведения написаны Сергеем в жанре эпичного цикла советских стихов. 

Не любил Мандельштам и «Персидские мотивы»: «Не его это дело, да и где в Тегеране теперь менялы? Там банки, как и всюду в Европе. А если и есть, то почему меняла выдает рубли взамен местных денег? Надо бы наоборот».

Но было у Осипа любимое стихотворение Есенина, о чем он поведал в «Четвертой прозе»:

«Есть прекрасный русский стих, который я не устану твердить в московские псиные ночи, от которого, как наваждение, рассыпается рогатая нечисть. Угадайте, друзья, этот стих – он полозьями пишет по снегу, он ключом верещит в замке, он морозом стреляет в комнату:

…Не расстреливал несчастных по темницам.

Вот символ веры, вот подлинный канон настоящего писателя, смертельного врага литературы».

Мандельштам стал свидетелем посмертной есенинской славы. Та ширилась, захватывая все больше читателей и Осип Эмильевич терялся, признаваясь: «Вот Есенин, Васильев имели бы на моем месте социальное влияние! Что я? Катенин, Кюхля…»

Время не подтвердило этой его оценки. Тома Есенина и Мандельштама соседствуют на книжных полках.