15 марта отмечал день рождения Юрий Бондарев (1924-2020), лидер «окопной» прозы, некогда очень прославленный, но с перестройкой вытесненный заказывающими музон либералами в маргинальную область.
Справедливо это или нет, судить не берусь. К тому времени, когда я начал планомерно читать, превращаясь из уличного парня в книжного червя, Бондареву уже нарисовали репутацию, мама не горюй. А потом руки не доходили. Судя по тому, что до сих за Бондарева стоит горой полк читателей, писатель он сильный.
Говорить мы будем сегодня не о творчестве Бондарева, а о взаимоотношениях его с другим автором, тоже фронтовиком, Григорием Баклановым (1923-2009), где крепкая, не разлей вода, дружба выродилась в кровную вражду.
У Бакланова и Бондарева была общая судьба, сформированная войной.
Вернувшись с боев, вчерашние фронтовики засели за тетради. Оба поступили в Литературный институт и прошли в альма-матер через двух мастеров. Сперва Бондарева и Бакланова принял в свою мастерскую соцреалист Федор Гладков, от которого они убежали к Константину Паустовскому.
Долго ничего путного не выписывалось. Понадобилось десятилетие, чтобы военный опыт перелился в прозу, поразив читателей.
Знаковым для Бакланова и Бондарева стал 1957 год, когда первый выпустил повесть «Южнее главного удара», а второй – «Батальоны просят огня». После шапкозакидательских повествований про войну, Бондарев и Бакланов из высоких кабинетов, где творилась история, швырнули действие в окопы. Критики заговорили о таком явлении как «окопная» и «лейтенантская» проза.
Первые книги Бакланова и Бондарева с трудом проходили цензуру, а читатели все больше воспринимали ребят с войны как единое целое. Да они и были единым целым. Воздух оттепели скрутил их в одну спайку как Евтушенко и Рождественского, Аксенова и Гладилина, Солженицына и Шаламова.
Почему произошел жуткий раскол на всю жизнь Бондарев и Бакланов помалкивали. К середине шестидесятых им уже было за сорок, это время ума холодных наблюдений и сердца горестных замет, да и время в очередной раз сделало крутой поворот. Пока их долбали, встречая партийной критикой «Пядь земли» и «Мертвые сраму не имут» Бакланова и «Тишину» Бондарева, ребята только посмеивались, становясь крепче плечом к плечу.
Но на исходе оттепели Бакланов дописался до прозы, которую начальство терпеть не собиралось. Роман «Июль 1941 года» после первой публикации не переиздавался 14 лет.
А Бондарев наоборот двинул вперед и вверх по лестнице административной. Завоевав международную славу антисталинским романом «Тишина» писатель сделал крен, став соавтором киноэпопеи «Освобождение», где состоялась сталинская реабилитация. Новый роман Бондарева «Горячий снег» превозносили на всех газетных страницах.
Когда один писатель идет в гору, а другой вынужден на это смотреть, благостные отношения невозможны. Творческая ревность жрет их на корню.
Бакланов не писал ничего значительного десять лет. В 1975 году увидела свет его повесть «Друзья». В рассказе о двух архитекторах, которые дружили, вместе делали проект, а потом один другого бросил ради дальнейшей карьеры, литературный свет разглядел историю чистого и принципиального Бакланова (в повести Андрея Медведева) и слабого на почести Бондарева (в повести Виктора Анохина).
Я не против, если писатель тащит в литературу подсмотренное в жизни. Со многими людьми, порой неприятными, я сам общался только в надежде препарировать их в прозе. Я даже не против сведения счетов. Главное, — была б литература.
Вот с фактом литературы у повести «Друзья» дела плохи. Эта непрописанная вещь. Характеры второстепенных персонажей там не то чтобы картонные, они едва заявлены и заявлены непонятно зачем. В первой половине Бакланов еще держит сюжет, но во второй отпускает его на волю вольную, имея одну цель: нагнать листаж. Попадаются хорошие страницы, живые диалоги (как профессиональному писателю без этого), но целое производит впечатление брошенной на середине стройки за ненадобностью халупы.
Ясно одно, дружба была большая. Бакланов пусть даже иронично и вскользь проводит аллюзию современных друзей с Герценом и Огаревым.
Но можно ли что-то сказать существенное по поводу ссоры?
Можно.
Если ориентироваться на текст «Друзей», в немалой степени развели писателей в стороны жены. Жена функционера Анохина выписана глупой бабой, любящей стоять на своем. Спутница жизни принципиального Медведева умная женщина, которая предрекает мужу предательство друга чуть ли не с первых страниц.
Ну и взлет Бондарева наверх Бакланова откровенно раздражал.
Приведу один из моментов повести: функционер Виктор Анохин узнал накануне о смерти учителя — видного некогда архитектора. Какова его реакция на смерть человека, которому он всем обязан?
«Проснувшись в этот день рано, Виктор с трудом дождался газеты. Раскрыл. На второй полосе сверху, справа — некролог в две колонки и подписи, подписи. Одним взглядом охватил все разом, пережил мгновенный испуг, не увидя своей фамилии, а потом аж в пот бросило: Смолеев, Бородин, Митрошин, Сильченко, Николаев, а тремя строчками ниже — он, Анохин.
Еще с вечера знал Виктор, с вечера было ему известно, что его фамилия в списке.
Но все же Зинушке (глупая жена, — прим. авт.) он не сказал: мало ли что может произойти в последний момент.
Так до утра это и оставалось его тайной, его ожиданием.
Вчетверо сложив газету, он вошел из передней в комнату. Зина, уже одетая, начесывала челочку перед зеркалом. Она торопилась до работы в магазин.
С лицом печальным, но и торжественным тоже Виктор положил газету на стол. Некрологом вверх.
— Посмотри.
Она глянула.
— А-а. Да! Но ведь он был старый. Сколько ему было?
Виктор в задумчивости прошелся по комнате:
— Посмотри…
Зина посмотрела в раскрытый кошелечек, посчитала деньги, посоображала про себя, сомкнула «молнию». Тогда уж глянула в газету:
— Ну что тут? Я же знаю…
И тут собственная фамилия прыгнула ей в глаза. Но поверила. Глянула на Виктора.
Он прохаживался по комнате какой-то не такой. Еще раз прочла из рук.
— Ты знал?
— Знал…
— Почему же ты ничего не сказал? Мне не сказал!
Он обнял ее за плечи и с нею вместе, наполненный молчанием, начал ходить по комнате. А она взглядывала на него, то ли робея, то ли впервые разглядев то, чего и она в нем раньше не знала.
Он привлек ее, поцеловал за ухом. Зина не поняла. Он поцеловал еще раз. Зина взглянула вопросительно:
— Виктор, цельное молоко бывает только в это время.
— Ну, Зюка. Ну, Зюзенька. Ну один раз можно и без молока.
— Какой ты сегодня, честное слово… Прямо не узнаю. Ну, закрой дверь на цепочку… И кефир разберут… Штору задерни. Главное, оделась уже. Ох уж эти твои… — Она засмеялась мелко: — Помнешь всю.
Через четверть часа Зина, переволнованная многими соображениями, спешила в молочную. По дороге она купила в киоске три газеты: по собственной инициативе решила сделать Виктору подарок. Такие газеты надо хранить».
И вот парадокс, Бондарев в публичном пространстве ни разу о Бакланове не обмолвился. А тот, накатавший о взаимоотношениях чуть ли не десять авторских листов играл обиженную барышню.
Михаил Швыдкой вспоминает:
«Миша, прошу Вас, никогда не упоминайте мое имя вместе с именем Бондарева!» — Григорий Яковлевич Бакланов говорил сухо и жестко, но даже в его телефонном голосе угадывалось огорчение от того, что он, человек, прошедший войну и обладающий офицерским чувством чести, вынужден объяснять мне, в ту пору популярному театральному критику, очевидные, как ему казалось, вещи. «Прошу Вас, ни в хорошем, ни в дурном смысле, никогда не упоминайте нас вместе». И повесил трубку».
Для меня несомненно, что пером Бакланова при написании «Друзей» водили чувства недобрые. Почему? А потому что как только ему представился шанс всесоюзной карьеры, как он немедля, этим воспользовался. Ни от чего, принципиальный, не отказался.
В перестроечные годы Бакланова назначили главным редактором журнала «Знамя».
Не принявший перестройку Бондарев стал лидером Союза Писателей России.
Теперь карты оказались в руках Бакланова. Тираж у «Знамени» был огромный, главный редактор обладал нешуточным весом, формируя общественное мнение.
Был ли Бакланов хорошим редактором? Если брать художественную литературу, то публиковал он то, что и другие в тот период опубликовали бы с радостью: «Новое назначение» Александра Бека, «Собачье сердце» Булгакова, «Верного Руслана» Владимова, «Ночевала тучка золотая» Приставкина. Вторую половину 1980-ых толстым журналам благоволило время, даже средний функционер Коротич смог увеличить тираж «Огонька». Народ сметал с прилавков все печатное.
Бондарев в глазах либеральной интеллигенции становился ретроградным жупелом. На 19-ой партийной конференции 1988 года он уподобил перестройку самолету, который взлететь-то взлетел, а куда садиться не знает. Бакланов отреагировал соображением, что из такого самолета надо первым делом выбросить весь лишний груз, прозрачно намекая на Политбюро.
Еще раз свое отношение к новой власти «функционер» Бондарев продемонстрировал, отказавшись от ордена к юбилею в знак протеста против расстрела Верховного Совета осенью 1993.
Бакланов сложил с себя обязанности редактора, предварительно обеспечив либеральным журналам поддержку фонда Сороса. Темы Бондарева он избегал до конца жизни.
Что ж, будем надеяться, время все расставит по местам.
И книги Бакланова и Бондарева снова будут соседствовать в читательских сердцах.
