Анатолий Каменский (1876-1941), еще один автор на час. Только в условиях Серебряного века закомплексованный провинциал мог получить клеймо «порнографа» и сиюминутную славу.
В одном из интервью Каменский не без хвастливого кокетства заметил: «Декаденты называют меня реалистом, а реалисты декадентом… Я и сам не знаю, кто я такой».
На самом деле, Каменский не был ни реалистом, ни декадентом, а был унылым бытописателем не без наивных воззрений под Надсона. Именно расставание с воззрениями сделало его жупелом русской литературы.
Но обо всем по порядку.
Выходец из бедной чиновничьей среды Толичка в 19 лет покинул родимый дом в Астрахани и переселился в каменный мешок Петербурга, где вел полуголодное существование студента. Семь лет учился Каменский и за эти годы город не стал ему родным. С ностальгией вспоминал юноша жизнь под родительским кровом, начав проводить в прозе немудреную антитезу: «Петербург VS. Провинция». В провинции Каменского бродили тургеневские девушки, разливалась чистая любовь под сиянием солнца. На петербургском же ветру разгуливали люди-волки, готовые ради карьеры переиродить Ирода.
Это были типичные заметки понаехавшего о жестокости столицы. При этом возвращаться в провинцию, к жизни чистой и правильной, Каменский не желал категорически. Закончив в 1902 году с грехом пополам универ, он поступил служить в Министерство финансов.
Первые вещи Каменского не вызвали ажиотажа. Юноша бунтовал против мещанства, ниспровергал лицемерие, но делал это с такой правильностью, что у читателей скулы от зевоты сворачивало.
Однако, Каменский постоянно раздвигал рамки бунта, прикопавшись в итоге к морали. Начитанный юноша набрел на труды Ницше и Фрейда, взяв в разработку их идеи. На этой основе Каменский создал, как ему казалось, собственную философию. Тургеневские девушки отправились в утиль. Современным женщинам, объявил граду и миру Каменский, следует культивировать запросы тела, избавляясь от ненужной стыдливости.
К чему это привело? К рассказам «Леда» (1906) и «Четыре» (1907). В «Леде» барышня развлекалась, расхаживая перед мужскими компаниями голой. «Четыре» — таково количество женщин, которых уестествил за день «сверхчеловек» поручик Нагурский.
В том же году, что и «Леда» увидел свет скучнейший роман Арцыбашева «Санин», побивший все рекорды продаж. Там тоже был явлен новый герой, советующий отречься от старого мира путем распутства.
Налицо была тенденция — в литературе на первые позиции выбилась проблема пола. Критика пристегнула Каменского к Арцыбашеву, объявив обоих знаменем невиданного допрежь течения «Литературная порнография».
Каменский немедля попытался монетизировать свою славу. Во-первых, он прокатился по России с лекцией «О свободном человеке». Во-вторых, сколотив театральную труппу, поставил спектакль по своему самому популярному рассказу «Леда». Одноактное представление завершалось эффектным выходом актрисы «Леды» на сцену в чем мать родила.
Спектакль провалился даже в провинциальных театриках. Ни одна уважающая себя актриса за роль Леды не бралась, Каменский довольствовался тем, что есть. Турне непрактичный порнограф начал лютой зимой. На первом представлении бывал биток, но насмотревшись на дрожащее от холода, синее тело зритель жалел потраченных денег.
В общем, Каменский прогорел.
С лекцией он высунулся тоже совсем напрасно. Одно дело Маяковский, играющий в футуризм, который был ему красивому, двадцатидвухлетнему к лицу. Другое дело порнограф Каменский, поражающий окружающих заурядностью облика несовместимым с декларациями нудизма.
Вот каким запомнил грозу мещанства Александр Дейч:
«Ему было тогда лет тридцать пять; черные усики, немного закрученные кверху, выделялись на его гладко бритом лице. Одет он был в черный костюм, из карманчика пиджака аккуратно выглядывал сложенный платочек. Со всем этим внешним обликом хорошо вязался его рассказ о том, что он хоть и затрагивает «безнравственные темы», но очень любит законную жену, своих двух детей и тихую семейную жизнь»
Каменский всерьез примерил на себя лик пророка новых зарев. После малоформатных «Леды» и «Четырех» он замахнулся на роман «Люди», где персонаж, списанный с Санина, эпатировал обывателей призывами забыть разврат брака и предаться свободной любви, а то и пьянству. Это было также скучно, как первые его вещи.
Главный удар нанес по «порнографам» ехидный критик Корней Чуковский, разложив по полочкам, как унылые мещане, механически усвоив уроки ницшеанства, становятся бунтарями и провозвестниками свободы. Статьи о творчестве Каменского «Остерегайтесь подделок!» и «Идейная порнография» были просто убийственны по юмору и точности оценок.
Чуковский внушал:
«Книга его — драгоценный материал для исследования фальсификации творчества.
В сущности, если снять с книги весь довольно большой, но легко снимаемый пласт посторонних культурных наслоений, то под ними останется целый ряд хорошо рассказанных анекдотов».
Каменский нашел другое выгодное дело — кинематограф — и переместился туда. За 1910-ые годы он сочинил сценарии к трем десяткам картин. Не знаю, сохранился ли хоть один фильм Каменского, но вот отзывы критики оказались долговечнее. Насчет «Женщины-вампира» критика заметила: «Ничего нельзя понять». Насчет «Магнолии» — «сюжет пуст и надуман».
После революции весь творческий багаж Каменского стал не только никому не нужным, он сделался опасен. Анатолий эмигрировал в Берлин, издал там избранное под провокационным названием «Мой гарем», куда включил все свое заветно-скандальное. Остался незамечен. Германию колыхал «Учителем Гнусом» Генрих Манн, потрясал «Ящиком Пандоры» Ведекинд, кому сдался русский «порнограф» с рассказами из прошлой эпохи.
В 1924 Каменский вернулся в СССР. Ему доверили вычитку рукописей пролетарских писателей, чем он и зарабатывал.
В 1930 уехал в Германию, потом во Францию. Через пять лет снова вернулся. В 1936 в СССР у Каменского вышла книжка «Преждевременный человек», состоящая из дореволюционных рассказов (естественно, без «Леды» и «Четырех»).
В 1938 его арестовали по обвинению в шпионаже. Дали восемь лет, в марте 1941 добавили еще десять.
Умер Каменский в лагере, в декабре 1941.
В 1957 его реабилитировали.
На перестроечной волне вспыла разная муть, в том числе и Серебряного века. Большими тиражами переиздали и Вербицкую, и Чарскую, старательно втюхивали «Санина» Арцыбашева (в том числе в серии «Круг чтения. Школьная программа»). Издавали и Каменского.
Никто из властелинов той эпохи в литературе «второго дыхания» не обрел.
Каменский так и остался в промежутке 1906-1910 годов, когда время на миг залопотало его языком, не зная, какие ужасы подстерегают человеческий космос за границей года 1914-го.
