23 марта исполняется 200 лет со дня рождения Алексея Феофилактовича Писемского (1821-1881).
Умер он за неделю до Достоевского, но если Достоевского в последний путь провожала толпа рыдающего народа, то Писемский ушел тихо, как и жил последние лет пятнадцать. Это удивительно, поскольку на рубеже 1860-ых Алексей Феофилактович, как писатель, котировался выше Достоевского, стоя в одном ряду с Тургеневым и Гончаровым.
Жизнь, в силу мнительного характера, выпала Писемскому не сладкая, и закончилась она, хоть святых выноси.
Навязла уже фраза «Все мы родом из детства», но чтобы понять Писемского надо знать — откуда свалился он на журнальные страницы, влюбив в себя на целое десятилетие всю читающую Россию.
Рос мальчик в усадьбе Костромской губернии, не в нищете, но нуждаясь постоянно. К моменту рождения Алексея некогда славный род Писемских обеднел – разорился. Дед Писемского даже грамоте обучен не был, тем показательнее писательский успех внука.
Алешу в бедной усадьбе окружал тот самый простой народ, в размышлениях о судьбах которого будут ломать ретивые перья либералы, консерваторы, западники, славянофилы. Писемский же, хорошо сей народ знавший, попытается встать над схваткой, ибо правым не сочтет никого.
Ему не позволят.
Но об этом ниже.
С младых ногтей Алеша впитал суеверия, сделавшие трудной его жизнь. Простонародные рассказы о мертвецах, заклятых кладах, чертях, русалках, заколдованных псах мальчик не просто запомнил навсегда, он в них поверил. Отсюда, с расшатанных некритичным детством нервах, идет мнительность Писемского, его боязнь грозы, собак, темноты.
Впрочем, странности характера Алексей Феофилактович начнет проявлять во второй половине жизни. А в первой закончит Московский университет, пройдет через чиновные канцелярии секретарем, счастливо женится, дети пойдут.
Вот о детях подробнее, это важно. Запомните их имена: старший Павел родился в 1850, в следующие два года появились Аполлон и Николай. Была еще дочка Евдокия, но это для рассказа не существенно.
Слава Писемского вспыхнула, когда в журнале «Москвитянин» появилась повесть «Тюфяк». 1850-ые прошли под знаком писателя, его имя звучало рядом с Львом Толстым, Тургеневым, Некрасовым. Роман «Тысяча душ» зачитывали до дыр. Спектакль «Горькая судьбина» обошел столичные и провинциальные театры. Гонорар Писемского достиг 200 рублей за авторский лист (в чиновниках получал он едва ли больше 15 рубликов в месяц).
Ехидная Авдотья Панаева хорошо запомнила речи крикливого Писемского, упивающегося славой.
«Господа, намотайте себе на ус, я ведь за этот роман назначу высокую плату за лист. Дудки, я теперь цену себе знаю. Уж разведчики засылались ко мне из «Отечественных Записок» выпытать, сколько я хочу взять за роман. Тургеневу вы платите дороже с листа, потому что он умеет, шельма, облапошивать вас, и я согласен с ним, что надо с вас лупить побольше! Ведь в сущности Тургенев только эпизодики пишет, а я создаю цельную жизнь в своем романе — это поважнее. Значит, я-то еще более имею, права содрать с вас хорошую деньгу. Баста, больше простофилей не буду… нажмем вас! Ведь без нас вы пропадете… Тургенев тонкий дипломат, он вразумил меня, что вам пальца в рот не клади».
Возможно, в Панаевой говорила обида, ведь неделикатный Писемский позволял себе намеки на треугольник супругов Панаевых и Некрасова даже в печати.
Уже тогда, в момент высшей славы, проявились черты характера Писемского, сделавшие его персонажем городских анекдотов, хотя смеяться было не над чем, — страдал человек.
Речь идет о мнительности писателя; о раздувании мельчайших проблем в глобальные; о бесплодных фантазиях, треплющих нервы.
Вот Писемского приглашают на фрегат для чтения своих вещей великому князю Константину Николаевичу. У автора паника — утонет этот фрегат, как пить дать!
А сколько раз Писемский, спеша по делам, разворачивался и возвращался домой, встретив на пути собаку (даже безобидного щенка). Этот выпускник университета, которому внимала вся страна, пребывал в дремучем убеждении, что встреченный пес, любому делу вредит.
Кроме собак, Писемский боялся лошадей, утверждая, что от них того и гляди подхватишь сап.
Возвращаясь домой, хозяин застывал на пороге, боясь открыть дверь.
Признавался:
«Мне часто приходится стоять у порога моей двери с замиранием сердца: что, если дом ограблен, кто-нибудь умер, пожар сделался – ведь все может случиться».
Даже полученные гонорары становились для Писемского источником проблем. Ему казалось, что издатели (вот ведь зловредные люди!) нарочно подсунули фальшивые купюры. Он бежал в казначейство, с просьбой проверить деньги.
И вообще, как писал один из современников:
«Его тревожили известия и события, возникшие даже на очень дальних пунктах от места его пребывания, хотя он и не мог сказать сам, в чем состоит тут опасность для него».
Из всех страхов Писемского один имел над ним особенную власть: страх заболеть. Словно нарочно, растравливая себя, писатель часами листал медицинские справочники, находя в различных описаниях болезни свои. То он подозревал катар кишок, то придумывал поражение печени, при каждом колотье в боку обкладывался горчичниками. Служить, конечно, при такой мнительности было сложно. Умученный, самим же им придуманными болезнями, Писемский вышел в отставку.
Но еще до этого с треском потерял он литературную славу.
Как говорилось выше, Писемский избегал как левого, так и правого лагеря, стремясь к взвешенным оценкам. Он желал добра крестьянству, не слишком сильно обольщаясь насчет моральных качеств мужика. Странно, мнительный Писемский ко всему искал рациональный подход.
Это его и погубило.
В начале 1860-ых Алексей Феофилактович редактировал журнал «Библиотека для чтения». Его никак нельзя было счесть ретроградом, но и молодое поколение нигилистов-ниспровергателей писатель активно не жаловал. Прогрессивные веяния по Писемскому были шваль, говорильня одна. В одном из фельетонов, он проехался насчет воскресных школ, говоря, что вряд ли ребятишки оценят демократические тенденции учителей, называющих их на «Вы». Попало и Литературному фонду, по Писемскому одни и те же авторы с чтением одних и тех же отрывков только снижают интерес публики, которая жаждет новизны.
Неожиданно на Писемского спустилась свора демократов, в лице сотрудников «Искры» и «Русского слова». Их поддержал влиятельнейший «Современник» (Некрасов был обижен на Писемского за уход из журнала и намеки на Панаеву).
Дело едва не дошло до дуэли, сотрудники «Искры» Курочкин и Степанов прислали Писемскому вызов.
Самое тяжелое в этом следующее: оппоненты призвали объявить Писемскому литературный бойкот, а Писемский поверил, что бойкот объявлен. Он бросил журнал, переехал из Петербурга в Москву, где написал антинигилистический роман «Взбаламученное море».
Насколько общество интересовалось литературой, говорит следующий факт: за «Взбаламученное море» Писемского на улице освистала толпа студентов, — те самые преданные читатели, готовые до этого носить его на руках.
Так или иначе, но после «Взбаламученного моря» Писемский больше не писал в полную силу. Поздние вещи его проходили незамеченными, без ажиотажа.
Примерно тогда автор, прежде придерживающийся здорового образа жизни, начал попивать. Федор Кони вспоминал, что уже в 1865 году Писемский глотал рюмку за рюмкой, а на недоуменный вопрос: «Зачем?», ответил, мол, иначе не заснуть
Но Писемского, кроме трагедии творчества, поджидала еще трагедия личная.
Подросли сыновья.
Средний сын Аполлон, больших хлопот не доставлял; старший Павел и младший Николай считались семейной гордостью. Мальчики блестяще закончили университет, Павлу даже прочили место профессора. Николай служил в Министерстве путей сообщения. О его самоубийстве телеграфировал отцу 14 февраля 1874 года Аполлон.
На похороны в Петербург Писемские не поехали. Алексея Феофилактовича сразил удар.
С тех пор ипохондрия Писемского только прогрессировала. Он постоянно мучился вопросом: «Почему сын пустил пулю в лоб?», не в силах принять ответ, содержащийся в корреспонденции «Полицейских ведомостей»: «Поступок этот совершен им в припадке меланхолии».
Как итог, — Писемский начал волноваться за старшего сына, Павла. Он стремился всюду его сопровождать, а когда поехал на отдых за границу, чуть с ума не сошел представляя незащищенного от бед Павлика. Тот не приехал в назначенный срок, и Писемский бросился на вокзал выяснять, где произошла железнодорожная катастрофа, унесшая еще одного сына и как получить тело.
Волноваться о Павле причины имелись. Алексей Феофилактович жаловался одной из корреспонденток:
«Меня постигло новое семейное горе. Павел, сын мой, все нынешнее лето находился в умственном расстройстве, так называемом маниакальном возбуждении, которое теперь хотя и прекратилось, но осталось еще апатичное состояние, так что он не читает лекций и не будет их читать весь нынешний год. Что касается до меня, то я, сломленный трудами моими и еще более того совершенно неожиданным и невыносимым горем, свалился, наконец, в постель»
Увы, на сей раз Писемский слег не от выдуманных болезней и больше не поднялся.
Умер, не дожив до 60 лет, пары месяцев.
