«АТМОСФЕРА В ЭТОМ ДОМЕ ПРОКЛЯТАЯ». ЗАЧЕМ ЛЕОНИД ФИЛАТОВ ВЫСТУПИЛ ПРОТИВ СВОЕГО УЧИТЕЛЯ ЮРИЯ ЛЮБИМОВА
Мы уже говорили о том, как он выступал против режиссера Анатолия Эфроса, позже сочтя данное противостояние одной из главных своих жизненных ошибок («И ГДЕ ВСЯ МОЯ ПРАВОТА?», — ЗА ЧТО СЧИТАЛ СЕБЯ НАКАЗАННЫМ БОЛЕЗНЬЮ ЛЕОНИД ФИЛАТОВ)
Еще бы…
В конфликте с Эфросом Филатов защищал Юрия Любимова, которого советские власти вытолкнули в эмиграцию, лишив театра на Таганке.
Беря сторону Любимова, Филатов, конечно, не мог предполагать, насколько это обернется против него, ибо вернувшийся к власти главреж принялся так куражиться, что Филатов любимого шефа не узнавал.
Он говорил:
«Для меня счастливое время затерялось где-то между 75—80-ми годами. Это была золотая пора «Таганки». Мне нравился Любимов, мне нравились мои товарищи, мне нравилось все: способ жизни, образ жизни, наши споры, ночные бдения. Я уезжал на съемку и возвращался домой. И дом этот я обожал. Так продолжалось до смерти Володи Высоцкого, которая каким-то мистическим образом изменила все: не стало Любимова, мы ушли в эмиграцию, потом вернулись, и вот сегодняшний разлад, когда на многих своих товарищей я не могу смотреть как на людей, которым доверяю. Такая вот разруха в душе…»
Со дня смерти затравленного Эфроса (январь 1987) прошло всего полтора месяца, а в труппу театра на Таганке пришел новый руководитель. Им оказался Николай Губенко, актер, некогда на Таганке карьеру начинавший. Если опыт кинорежиссуры у Губенко имелся, то в театре он еще ничего не ставил. Первоначальную свою он задачу он видел в возвращении на сцену спектаклей Любимова.
Первым делом Губенко продекларировал возвращение в труппу актеров, которые ушли из-за конфликта с Эфросом. Речь шла о Филатове, Вениамине Смехове и Виталии Шаповалове (Выкинутый с Таганки Шаповалов).
Доиграв сезон в «Современнике», Филатов пришвартовался в родную гавань.
Первый раз после долгого перерыва Юрий Любимов приехал в СССР в мае 1988 года. Десять дней, проведенные им в Москве, трактовались как культурное торжество, ведущее к возрождению театра. Жил он на квартире Губенко, побывал в гостях у Филатова.
Если же верить словам Любимова, не все было гладко.
Вот что рассказывал он значительно позже:
«Вспоминаю художественный совет – во время первого моего приезда в Москву ко мне подошел журналист Минкин, спросил разрешения присутствовать. Я согласился. Но его жестом остановил Губенко: «Вам нельзя» – «А мне разрешил Юрий Петрович», – сказал корреспондент, на что услышал: «Юрий Петрович здесь не хозяин!»
Я встал, чтобы тут же улететь обратно. Думаю, тот мой порыв – уехать – был правильный. Но мне стало неудобно перед пришедшими. …Но все-таки я теперь жалею, что не уехал. Никто не понял тогда, почему я стою и раздумываю, – а я раздумывал, уехать бы… Может быть, приехав через год, я сделал бы больше…»
Вновь в Москве Любимов появился не через год, а в январе 1989 и уже на три месяца. Ситуация застыла в ожидании, — режиссеру еще не возвратили советское гражданство, а вернуться к руководству театром он был не против.
В ноябре 1989 Губенко назначили министром культуры, он и пробил возвращение Любимову гражданства.
Как выяснилось, пробил на свою голову.
Для того, чтобы осознать суть конфликта, поставим вопрос: чего хотел Любимов? Любимов хотел создать из государственного театра свой частный, не отказываясь при этом от государственных дотаций, но сильно сократив труппу до звездного состава. Это его желание пришло в столкновение с интересами государственника Губенко.
Которого поддержал Филатов.
Почему Филатов поддержал именно Губенко, а не Любимова? Оба актера входили в команду Горбачева и были несколько ошеломлены напором ельцинских реформ, все больше разочаровываясь в рыночном варианте демократии.
Кроме того, Филатов в театре почти не появлялся, будучи занятым всего в двух спектаклях. Сначала он снимал кино «Сукины дети», потом ввязался в антрепризу Сергея Юрского «Игроки-21», с участием Евстигнеева, Хазанова, Калягина, Невинного. Он понимал, что время старой Таганки ушло еще до деяний Любимова это подтвердивших.
Конфликт перешел в действующую стадию, когда в руках труппы очутился документ о приватизации, подготовленный Любимовым для мэра Москвы Гавриила Попова. В документе режиссер отстаивал эксклюзивное право вершить дела по собственному разумению, то бишь, увольнять, кого сочтет нужным.
Министр культуры Губенко отправился на прием к Попову и заблокировал проект. В ответ Любимов выступил на собрании своих сторонников. Случилось это 9 января 1992 года.
Со стороны Любимова наличествовала демагогия. Не вдаваясь в существо конфликта, он лепетал что «чужие документы брать неприлично», а инициатива приватизации исходит от городских властей. Противореча себе, тут же настаивал на праве Карабаса-Барабаса, поскольку он театр перестраивал и «пока я жив, никто его не перестроит в третий театр».
Параллельно в театре состоялось собрание противников Любимова, где с яростной речью выступил Филатов, который констатировал:
«Золотая легенда под названием «Театр на Таганке» кончена. Это отчетливо понимает и декларирует Юрий Петрович Любимов. Отлично понимаем и мы.
…Существовал один Любимов, теперь он другой. Я в этом заморском господине фазанистом не узнаю того человека, который меня научил даже вот возможности сегодня говорить»
Филатов признавал право Любимова на руководство театром, его бесила подковерная деятельность последнего. Он ценил прямоту и требовал, чтобы Любимов четко артикулировал действия, — сказал, кого именно он выгоняет, кого намерен терпеть дальше, — а не отделывался царским: «Это мое личное дело».
Еще он не мог понять, как Любимов собирается руководить театром, постоянно пребывая за границей.
В речи Филатова перемежались спичи за здравие и за упокой. Закончил же он в явно панихидном тоне:
«Я в этом театре, честно говоря, держусь из последних сил ввиду аморализма и энной части труппы, и ее художественного руководителя. Я человек, который им воспитан, я не могу в этом месте находиться. Я считаю, что этот дом безнадежен. …Атмосфера в этом доме проклятая. Он проклят, проклят. Проклят. И сегодня такого обилия трусов, наверное, нет ни в одном театре страны. И то, что этот театр исповедовал самое нравственное и до сих пор эти слова произносятся, а живут здесь гнилушки – уже и возраст такой – это вообще зрелище невозможное».
Филатову было уже все равно, кто там будет верховодить на Таганке, что будет с театром. Для него Таганка отплывала в прекрасное прошлое, а в нынешней реальности он искал деньги на второй фильм, пробивал на телевидение передачу «Чтобы помнили», играл в антрепризе Юрского. Почему же он маниакально не желал из театра уходить, продлевая конфликт?
Сам он говорил:
«Конфликт Губенко и Любимова был не социальный, а личный: Любимов не пустил его на спектакль, это серьёзное оскорбление. И одновременно за спиной актёров начал решать, с кем он заключает контракт, а с кем нет. Вот тогда люди стали примыкать к Губенко, ставить на него: «Коля, спасай!» Он почувствовал свою ответственность и пошёл до конца. Мне показалось, что в этой ситуации надо быть с ним, невзирая на то, что в глазах большинства мы оказались врагами мэтра и чуть ли не предателями. История рассудила так, что победа осталась за Любимовым. Но я бы сегодня поступил так же. Даже несмотря на мой уход от Эфроса и последующее возвращение «под Любимова».
Началась не очень удобная катавасия. В следующем месяце после рокового собрания Филатов отказался выходить на сцену театра, потом Любимов пытался запретить Филатову, его жене Нине Шацкой и Губенко участвовать в спектаклях. Актерам пришлось пригласить прессу, чтобы все-таки в театр войти.
В апреле 1992 Любимов попытался сесть с Филатовым и Губенко за стол переговоров, но это ни к чему не привело. Если с Филатовым Любимов еще как-то был готов сотрудничать, то с Губенко иметь дел не хотел категорически, а Филатов друга не сдавал.
Актерам все же удалось добиться разделения театра на любимовский и губенковский. За разделение проголосовало 146 человек, против — 27.
В том же году Филатов перенес инсульт.
Но это уже другая история.
