«Какое это кощунство, какие выкрутасы…». За что Ахматова не любила Евтушенко и его компанию
Анне Андреевне Ахматовой судьба выпала незавидная и в том плане, что являясь поэтессой, нуждающейся в эстраде, она годам к тридцати оказалась зажатой социальным строем до состояния «Пережиток прошлого» (За что Ахматова не любила Есенина).
Ее время королевствовать вновь наступило только в хрущевскую оттепель, когда возраст и силы были уже не те, а на стадионах бесчинствовало новое поколение, великолепная четверка — Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский и Белла Ахмадулина.
Ахматова, раздавая кумирам молодежи уничижительные характеристики, больше всего упирала на факт эстрадной их славы, подразумевая, что к поэзии это отношение не имеет.
Маргарита Алигер воспроизводит ее слова:
«Все это было, все это уже было, я сама видела, я отлично помню. Были знаменитые писатели, модные, известные, богатые… У них были красивые жены и роскошные дачи… И все это, казалось, навечно… А теперь и имени их никто не помнит… Нет, нет, поверьте мне, я-то знаю, я-то помню. То же самое происходило с Северяниным. Головокружительный успех, громкая слава… Никому из нас и не снилось ничего подобного. Но продержалась она года два, а там стала утихать, из Петербурга и Москвы отхлынула в провинцию и там постепенно совсем заглохла… То же самое будет и с ними, поверьте мне. Сегодня в Ленинграде и в Москве истинные любители поэзии и думать о них забыли, их интересует совсем другое… Уверяю вас!..»
С каждым из рупоров эпохи, за исключением Роберта Рождественского, у Ахматовой сложилась личная история неприязни.
Вот об этом и поговорим.
Первое знакомство с молодой поэзией состоялось у Ахматовой, когда она увидела юного Андрея Вознесенского (ЕВТУШЕНКО VS. ВОЗНЕСЕНСКИЙ. ИСТОРИЯ РУХНУВШЕЙ ДРУЖБЫ), который был креатурой ее вечного друга-соперника Бориса Пастернака. «Мальчик Андрюшечка», как называли его у Пастернаков», — ехидно припечатывала Ахматова и неудивительно, — общение сразу не задалось.
Вот как остроумничала Анна Андреевна, рассказывая о знакомстве с Вознесенским Дмитрию Бобышеву:
«Я была после первого инфаркта и из всего изобилия на столе могла есть только лук, а пить только «Боржоми». Слева от меня был мальчик Андрюша, архитектор, обожавший мастера (Пастернака), а справа еще один молодой человек. Когда я съела весь лук со стола и выпила весь «Боржоми», я поднялась. А мальчики, которые после третьей рюмки шатались, как тростник под ветром, взялись меня провожать. Уже на лестнице не они меня, а я их держала. Впереди была Ордынка, и поодаль — милиционер. Ну, думаю, спросит у меня документы. Ага. Ахматова. С пьяными мальчиками. «Чему она может научить нашу молодежь?» — вспомнились слова из известного доклада. Но в этот момент у меня нашелся спаситель. Чья-то сильная рука отшвырнула мальчишек так, что они покатились на тротуар и остались лежать там до Страшного суда. А спаситель проводил меня до дому, любезно и остроумно беседуя. Это был Святослав Рихтер».
Для широкой публики конфликт Ахматовой и Вознесенского стал явен в июне 1965 года, когда Анна Андреевна отправилась в Лондон на церемонию вручения диплома почетного доктора Оксфордского университета. Вознесенский в тот момент тоже совершал променад по Англии, но церемонию, чествующую Ахматову, проигнорировал.
Объяснялся он по этому поводу сбивчиво.
То так: «Целая толпа репортеров, людей с фотоаппаратами всюду следовала тогда за мной по пятам. Из-за них я не пошел на вручение Оксфордской мантии Анне Андреевне Ахматовой. Там чинная публика, в основном эмигранты, и тут бы я ввалился с этой братией».
То эдак: «К сожалению, у меня было в тот день выступление в Манчестере. Я только послал Анне Андреевне темно-красную розу. Потом я прочитал, что она жаловалась, кажется, Глебу Струве, что, мол, Вознесенский был в это время в Англии и не пришел на церемонию вручения мантии».
Совершенно непонятно, почему Вознесенский утаивал истинную причину своего непоявления на чужом празднике жизни. Именинница запретила ему там появляться. Это стало ясно, когда были опубликованы «Записки об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской.
28 мая 1965 года, то бишь накануне отъезда в Лондон, Ахматова говорит о звонке Вознесенского:
«Вчера он мне позвонил. «Я лечу в Лондон… огорчительно, что у нас с вами разные маршруты… Я хотел бы присутствовать на церемонии в Оксфорде». Вовсе незачем, ответила я. На этой церемонии должен присутствовать один-единственный человек: я. Свиданий ему не назначила: ни у Большого Бена, ни у Анти-Бена…»
И тут же: «Меня принудили прочесть «Озу» Вознесенского, какое это кощунство, какие выкрутасы…»
Не сложились отношения и с Беллой Ахмадулиной, которая нарезала круги возле королевы русской поэзии, заслуживая нелестные характеристики (ЧТО ПРИШЛОСЬ ПРОСТИТЬ БЕЛЛЕ АХМАДУЛИНОЙ ЕВГЕНИЮ ЕВТУШЕНКО?).
Снова обратимся к труду Чуковской. Запись от 9 мая 1962 года. Ахматова оценивает первый сборник Ахмадулиной «Струна».
«Анна Андреевна произнесла целую прокурорскую речь:
– Полное разочарование. Полный провал. Стихи пахнут хорошим кафе – было бы гораздо лучше, если бы они пахли пивнухой. Стихи плоские, нигде ни единого взлета, ни во что не веришь, все выдумки. И мало того: стихи противные».
Но что-то заставляло Анну Андреевну анализировать ахмадулинский успех. Тем же вечером она приходит к выводу:
«Дело в том, что Ахмадулина эстрадница; все они «умеют выступать». Это не стихи, а эстрадные номера. … Бывают такие случаи: выступит человек один раз со своими стихами на эстраде, вызовет аплодисменты, и далее всю свою жизнь подбирает слова применительно к собственному голосу. Незавидная участь».
А что там с личным общением? По словам Ахматовой, молодая поэтесса навещала ее три раза с намерением почитать свои стихи. Все три раза у королевишны начинался приступ стенокардии и чтение откладывалось. В конце концов, Ахмадулина уговорила Ахматову прокатиться на автомобиле за город, подышать свежим воздухом. Через полкилометра машина встала.
Ахматова рассказывала:
«Бедняжка, она была в отчаянье. Пока вела меня домой, всю дорогу твердила: «Вы больше со мной никогда не поедете, никогда не поедете». И правда, пожалуй, не поеду».
Порой на Анну Андреевну находило несвойственное ей простодушие и она стремилась казаться доброй бабушкой. В один из таких приступов обмолвилась: «Я всех пускаю. Только Евтушенку не пустила. Сказала, чтобы позвонил через две недели».
История знакомства с Евтушенко напоминает антуражем и результатом знакомство с Вознесенским. Встретились за общим столом и друг друга не поняли. Евтушенко рассказал об этом в своих мемуарах.
«…на дне рождения вдовы расстрелянного еврейского поэта Маркиша — Фиры я целый вечер сидел рядом с молчаливой, одетой во все черное старухой, пил и болтал пошлости, будучи уверен, что это какая-нибудь провинциальная еврейская родственница. Помню, эта старуха, видимо, не выдержав моей болтовни, встала и ушла.
— О чем вы говорили с Анной Андреевной? Я ведь вас нарочно посадила рядом… — спросила Фира.
— С какой Анной Андреевной? — начиная холодеть и бледнеть, спросил я, все еще не веря тому, что произошло.
— Как с какой? С Ахматовой… — сказала Фира».
И продолжение было такое же, как у Вознесенского. Позвонив Анне Андреевне, Евтушенко получил отповедь.
Звонил он с восхвалениями свежих опубликованных ахматовских стихов.
«Анна Андреевна охладила своей снисходительной королевской высокомерностью мои неумеренные восторги: «Ну что вы, право, теряете ваше драгоценное время, отрывая себя от ваших столь популярных выступлений и даря внимание старой одинокой женщине…» Что-то в этом роде незлобиво язвительное, а точнее говоря, вежливо уничтожающее».
Эстрадным ребятам оттепели Ахматова противопоставляла когорту ленинградских поэтов, клан, позже получивший кличку «ахматовские сироты». Главной ее креатурой был Иосиф Бродский и примкнувшие к нему Евгений Рейн, Александр Кушнер, Анатолий Найман, Дмитрий Бобышев.
Но это уже другая история.
