6 августа нашел успокоение Януш Корчак.
В связи с ним я вспомнил другое имя.
Коля Яралов (1972-1989)…
Да, так звали этого мальчика-идеалиста, казалось бы, прочно забытого, но мгновенно восставшего из памяти, стоило услышать позывные «Корчак».
«С детства моей любимой книгой была книга польского писателя-антифашиста Януша Корчака «Король Матиуш 1». Я читал её около тридцати раз и всё равно не могу сдержать слез в конце книги, когда Матиуш умирает…»
3 декабря 1989 года «Комсомольская правда» напечатала статью «Как не закалилась сталь» Виктора Кияницы и Бориса Минаева.
Речь там шла о безвременно оборвавшейся жизни комсомольского вожака из Цхинвала Николая Яралова.
Яралов был общественником до мозга костей, что, конечно шло в разрез с интересами и поколения, и страны. Ни меня, ни кого либо из знакомых, комсомол не интересовал решительно. Едва перейдя в восьмой класс, мы хором, не сговариваясь, сняли пионерские галстуки, становясь свободными от обязательств перед страной.
Яралов отличался тем, что искал точки опоры в организации со славным прошлым, парадоксально утверждая при этом, что «в общественной жизни я родился слишком рано. Я человек будущего». Он пропадал во Дворце пионеров так, что мать сказала: «Тебя лечить надо от комсомола». «Хорошо, мама, — парировал Коля — я не пойду завтра во Дворец. Но с одним условием: ты не пойдешь тоже в свою больницу. Ты тоже бросишь свою работу».
Власть же, пусть и перестроечная, своего упускать тоже не собиралась. ЦК ВЛКСМ задумал реформацию комсомола, для чего собирал Всесоюзные сборы школьников-активистов в пионерлагере «Орленок». На один из таких сборов пригласили Яралова.
Он писал:
«Я попал в свою родную стихию. У меня начался такой прилив энергии, что я даже ночью думал. Работа была очень напряжённая… Сбор проходил в форме Академии Наук. С нами работала группа ленинградских педагогов из пединститута имени Герцена. Замечательные люди! Мы чувствовали себя на два шага впереди авангарда перестройки.
Меня избрали во Всесоюзный совет сбора — всего 16 человек по Союзу. Буду работать в Закавказье».
На деле же «работа» обернулась показухой. Очень скоро Яралов разочаровался.
Из письма другу:
«…Сейчас у меня плохое настроение. У нас очень обострилась обстановка. Всё это очень отвлекает от работы. А она не удается. После головокружения от успехов началась тяжёлая полоса. Всё, что я сделал, никому не нужно. У нас не осталось комсомольцев. Я не могу их заинтересовать. К 70-летию ВЛКСМ провели на высоком уровне слёт комсомольцев-старшеклассников. Мы отдали ребятам всё, отдачи не было»
И тогда Яралов начал готовиться к смерти.
Именно прагматизм подхода поражал, поскольку подростковый суицид не призывает смерть, он вопиет о жизни. В шестнадцать я, подобно Яралову, не принимал мир, размышляя об уходе, в стиле «и тогда они пожалеют». О том, что смерть это навсегда, а не перезагрузка даже мысли не возникало. Потому статья о сверстнике, дошедшем до конца, стала для меня культовой. Я таскался с ней полгода, сочинил о Яралове цикл стихов, врал окружающим о том, что лично был с ним знаком. Образ цхинвальского подростка оккупировал сознание полностью. Это было похоже на опасный фанатизм поклонников Джимма Моррисона и Курта Кобейна.
Но столь же быстро я про Яралова забыл, дабы не вспоминать тридцать лет и вдруг убедиться насколько до мелочей помнится то время, благодаря ему.
Да, Яралов готовился. Выбросил часть дневников. Назвал последний проведенный им актив «лебединой песней». Держал под подушкой номер «Огонька» со статьей о самоубийцах. Даже на мать, купившую ему новые брюки, набросился, зачем, мол, зря деньги потратила.
А, главное, оставил продуманное предсмертное письмо.
«Я знаю, на что иду. Знаю, что принесу вам большое горе. Мне вас очень жаль, но себя жаль ещё больше. Нужно вовремя поставить точку. Не нужно расстраиваться. Всё к лучшему. Простите за всё. Этот вопрос я должен решить… Это дело чести…
У меня есть просьба, которую прошу рассматривать, как завещание. Прошу выполнить её в точности. В моей смерти прошу никого не винить. Не виноваты ни школа, ни семья, ни кто-либо другой… Прошу проследить, чтоб никого не наказали по моей вине. Прошу принести всем учителям, родителям, одноклассникам, вообще всем мои извинения. Я очень виноват перед ними. Следствия по моему делу прошу не открывать. Похороните меня быстро, без всяких застолий. Потратьте как можно меньше денег. Проследите, чтоб учителя, родители, одноклассники потратились как можно меньше. Не надо расстраиваться и плакать, не надо трагедий. Всё спокойно. Похороните меня на высоком месте, чтобы рядом были деревья и видно горы… Не надо митинга около школы, просто последний звонок. Хочу как-то отметить Дворец пионеров, тайно мечтаю, чтоб меня вынесли оттуда. Мой комсомольский билет и фотографию прошу отправить в пионерский лагерь «Орлёнок»… Прошу пресекать решительно все слухи и сплетни обо мне, если они связаны с моей жизнью, с моим классом и так далее. Я не хочу, чтоб моя комната пустовала. Тома, сделай там свой кабинет. На мой день рожденья прошу приглашать одноклассников, веселитесь…
Я хочу, чтоб все обстоятельства моей жизни остались тайной. Ничего не рассказывайте никому.
Возможно, я делаю глупость. Честно говоря, я не хочу умирать, но продолжать жить я не хочу ещё больше…
Я принес вам столько несчастий. Вы столько сил потратили на меня зря. Целую вас, обнимаю.
Любящий вас Коля».
Выяснилось, что не один я такой «ударенный». Колю помнят так хорошо, что даже есть сайт посвященный последнему романтику комсомола, вынесшему себе такой страшный приговор (http://yaralov.sbor90.su)
Светлая ему память!
